Ермилка избавился от беды и пошел в свою деревню, радуясь, что но его смышлености все так хорошо с рук сошло.

А Усько серый ударил в лес опрометью да с той поры никогда и не показывался: боялся и волков сердитых на него, и лисиц лукавых, и людей догадливых.

Через два года на третий видели его, что служит он, Уська серый Полк, у своего родни, Волка обиралы притворником. Хоть житье ему было и не такое, как когда он был сам судьей, а все получше прежнего, как болтался безовсякого дела: теперь, придет челобитчик к Обирале, постучится в дверь, серый Усько оскалит зубы, да и зарычит поволчьему, всякой и сунет ему кусок мясца; а не то недели две проходит не увидит в глаза Волка Обиралы, если Уське недаст ничего. Одно только случилось здесь с ним дело досадное: охотник был он Уська серый облизывать остатки лакомые после сытного стола своего барина, Волка Обиралы, да однажды и пролизал насквозь блюдо серебряное, так, что его вовсе не видать стало. Говорят будто он его на барана променял какому-то торгашу борову совестливому; но это только так догадывались. Откатал его за это палками судья Волк Обирала, а товарищи проходу не давали, до самой смерти дразнили его: «э, серый Волк, лакало, хамово отродье, тарелку языком продавил!..» что ему было крайне обидно.

Переставился наш Усько серый волк, в тысячу сто семидесятом году от потопа, при славном царе Горохе. Товарищи Уськи серого, зная и помня его жалкую участь, тужили по нем; похоронили на свой кошт и врыли на могиле пень великий с таковою надписью:

Надпись эту сочинил ихний волчий Дохтур литорики, бобер с проседью, и сочинивши, долго думал, чтобы еще приставить к ней, да наконец только и выдумал, что поставил под надписью большую точку, которую назвал полатынскому: пунктум.

Прибавка:

Когда дядя Пахом эту сказку покончил, то нашелся такой дурень, что принял ее на свой счет; надулся на дядю Пахома да и по сю пору еще на него сердится.

…..Катай с плеча! Будь присказка не толковига, да будь горяча; не ломит костей от пару, не боятся тепла, а берегутся угару; а где вишь тепленько да мокренько, там и сладко побыть; нам старикам в поминку, а молодым в диковинку.

То не наша поляница, то не нам испечь, не про нас тот говор, не про нас та речь!

Где то, видишь далеко, да и давно при том, у лукоморья вишь зеленого, да и царь-то Горох в то время, поразскажут, едва на четвереньках ходил; так тогда то и там то вишь Дурень жил. Отчества его не ведаю и племени тож, а был вишь тот Дурень во всем хорош, и статен, и виден, и ростом велик; не доставало ему малости, ума не ума, а смышлености!..

Искал, видишь он, смысла по крутым горам, а смысел на ту пору во рву отдыхал; искал он смысла в темном лесу, а смысел в ту пору по полю гулял; искал он смысла меж честных людей, а захватили смысел во пир пировать! бился наш Дурень, маялся, кричал-выкликал зычным голосом: «Скажите мне, люди добрые, бу де вы перевелись, хоть люди книжные, скажите, поведайте; помогите моей дури своим умом-разумом!.. Где найдти мне смысла, не холостого смысла буянливого, а женатого толанливого, женатого смысла на правде истинной?.. Или он смысел в воде потонул, или он в землю запрятался!.. Якорем, удой ли смысл мне достать, иль выкопать его скребком, аль лопатою?..

рассмеялись себе науме люди добрые, и завопили люди книжные: Экой ты Дурень недогадливый! где тебе Дурню смысла искать?.. Хочешь ты при нем правды да и приплода небойсь? нет, тебе век про него не доведаться: смысел дается смышленому, а правда дается правдивому!

«Да я тем же и прав, молвил Дурень, что дурак давно!»

– Ну, сказали люди книжные, стало тебе не надо и смыслу!.. А пожалуй, буде ты его крепко добиваешься, то покажем дорогу: летает вишь он смысел по поднебесью; летала, слышь ты, ворона да каркала, а собака на хвосте сидела да лаяла, видно тут и смысел был и видно они его завидели!

Нот как ходил искать Дурень смыселу, я нам поразскажу подробно про все; простите-не вините, люди добрые, что старье принес вашей милости: ведь мудренее-хитрее выдать старое за новое, чем из нового да обнову сшить! Да ведь это дело было заморское…

То не наша паляница (бублик), то не нам испечь, не про нас тот говор, не про нас та речь!

Был он Дурень-Бабин прозвищем, бабарихин муж, Лукерьин сын, а сестру звали Чернявою; только всей семьи и насчитывалось.

Да прошу честную компанию вот еще заприметить что: что Дурень ведь Дурню врозь идет: иному Дурню не смей пальцем погрозить, а иного по загорбку сколько хоть колоти, еще он же Дурень сдуру поклонится, таков и этот был Дурень-Бабин лукерьин сын.

Вздумал он Дурень на Руси гулять, людей увидать, себя показать, да у православного народа смысла доведаться; и идет он сутки, то есть ночь со днем: то-то толк дурий, видно смыселу нет!. К чему бы ему ночь в день оборачивать? Только днем дело делай, а ночью спи, так и будешь здоров и не падать созывать лекарей-докторов; а то день то проспишь ино место, а ночь всю глазеть готов!.. Ну хорошо ли это, Дурень, ладно ли? Нет, у нас на Руси так не водится!.. у нас ночь-то ночью, а день днем идет; так стало вы напрасно в Русь и пожаловали искать смысла вровень вашей глупости! Вот в заморской земле, на другом берегу, там день деньской спят, дрыхнут без просыпу, а по ночам в писаные ярлыки переметываются; мы люди крещеные, мы, бу де ино место лень не возьмет, любим и к завтрени встать; а ведь у нас не то, что за морем, около полудня то ударят, то нет; наш батюшка-отец велит часа в четыре дьяку благовестить!..