Уже со второй половины 50-х гг. были развернуты изучение исторического развития социальных структур и историко–правовые исследования. В рамках первого из названных направлений долгое время абсолютное предпочтение отдавалось центральным частям Польши, что вообще характерно для польской историографии. Значительно позднее, в 70-е гг., ученые обратились к австрийскому и прусскому секторам, и лишь затем пришла очередь польского населения восточных провинций Речи Посполитой. Концентрированным итогом историко–правовых исследований интересующего нас периода стали третий и четвертый тома «Истории государства и права Польши», основными авторами которых являются соответственно З. Станкевич и К. Гжибовский (существенные дополнения в российские главы его тома внес Ю. Бардах). В обоих томах особо оговаривается положение поляков в Западном крае. Однако, далеко не все законодательство, связанное с правовым регулированием польского вопроса в Российской империи, нашло отражение в этом исключительно ценном издании и получило подробный комментарий 26.

Успешно изучалась польскими историками также проблематика общественной мысли (А. Валицкий, Р. Людвиковский, Т. Кизвальтер и др.). Специально следует отметить работы А. Шварца, посвященные непопулярному в польской историографии лагерю «угоды»*, и А. Нова–ка — о российской теме у ряда видных представителей противоположной политической ориентации 27.

Особое место принадлежит польским специалистам по российской истории XIX в. Профессионально владея проблематикой истории России, они при этом очень внимательны к ее польским аспектам. В их среде нет единства по вопросу о том, каким образом следует изучать польское присутствие в Империи. Л. Базылев утверждал, отчасти противореча собственной исследовательской практике, что дальнейшее накопление данных о судьбах отдельных людей не привнесет ничего нового в уже сложившееся видение общей картины 28. В. Сливовская стала инициатором исключительно трудоемкого, но обещающего взвешенные обобщения и надежные цифры коллективного проекта — биографического словаря поляков в России. Напомним, что к сходной цели шел в последние годы жизни В. А.Дьяков.

Представители польской исторической науки много сделали для развития различных областей всеобщей истории, региональных и сравнительно–исторических исследований. Высокий профессиональный уровень их трудов получил международное признание. Однако при изучении российско–польской проблематики эпохи разделов роль не только основного, но даже единственного мерила ценностей, как правило, отводится борьбе за национальную независимость. В 80–90-е гг. предметом особого внимания польских ученых, прежде всего историков литературы и искусства, стали национальные стереотипы, феномены «валленро–дизма» (антигосударственная деятельность поляков–патриотов, именуемая так в память о герое поэмы А. Мицкевича) и «отсутствующих» — nieobecnych (бойкотирование всего русского)29. После снятия цензурных запретов и лавины работ по новейшей истории появилась тенденция к перенесению реалий Гулага в дореволюционный период, не свойственная, кстати, современной российской историографии, питающей скорее склонность к конструированию дореволюционной идиллии. В свою очередь, сугубо мрачный колорит польской сибириады вполне соответствовал широко распространенным в прошлом столетии представлениям. Словом, обратившись к теме стереотипов, польская историческая наука сама отдала им определенную дань, изображая Польшу XIX в. то «сторожевым валом» Европы, то похожей на Древнюю Грецию, побежденную грубой силой Рима, но просветившую своих завоевателей.

* Ugoda по–польски — соглашение, примирение; угодовец — соглашатель, с точки зрения национально–патриотической традиции — изменник, ренегат.

Нет смысла спорить о том, является ли сохранение любой ценой национальной самобытности высшей целью и ценностью. Есть основания, однако, ожидать, что на протяжении целого столетия, коренным образом преобразившего мир духовный и мир материальный, несколько поколений многомиллионного народа не могли находиться в состоянии непрекращающейся борьбы. Не оставаясь в стороне от популярного в мировой историографии изучения элит прошлого, польские историки

явно цока недостаточно занимаются своими соотечественниками, достигшими высокого положения в дореволюционной России. Между тем известно, что, скажем, генералы российской службы составили не менее 40 % высшего командного состава вооруженных сил независимой Польши, а выпускники российских учебных заведений заняли ключевые позиции в рядах ее интеллигенции 30. Многие крупные фигуры, на которых пала тень «ренегатства», обойдены вниманием исследователей. О других, например, В. Спасовиче, до сих пор не прекращаются споры 31.

Налицо также явная ассиметрия в изучении двух частей темы, вынесенной в заглавие книги. Если одна только библиография работ, показывающих вклад поляков в науку и культуру России, может с легкостью заполнить целый том, русское присутствие в Польше остается намеченным схематично и, как правило, трактуется в сугубо традиционном ключе.

Ситуация, однако, продолжает ощутимо меняться. Русской администрации Царства Польского после восстания 1863–1864 гг. посвящены статьи Я. Козловского (Кельце) и Л. Химяка (Гданьск). Этой же темы касается книга А. Хвальбы (Краков)32. Углубленное изучение позволяет преодолеть сугубо мартирологические представления о польской ссылке. Заметно опережая российских ученых, разрабатывают польские коллеги историю своих ближайших восточных соседей. Свидетельство тому — новые журналы «Przegla4 Wschodni. Historia i wspolczesnosc Polakow na Wschodzie*33 и «Lithuania*, многочисленные исследовательские центры и международные конференции.

Историческая наука западных стран не обращалась в системе координат, заданной установками на противостояние или добрососедство, хотя существенную роль в ее развитии играли как русские, так и польские историки–эмигранты, а исследования России и Польши на Западе испытывали заметное влияние соответственно советской и польской ис–ториографий. В то время, когда для последних это было невозможно, за океаном началось систематическое изучение национальных окраин Российской империи (Russia's borderlands), к которому эпизодически подключались польские специалисты 34. Из новейших, наиболее близких нам по замыслу книг назовем монографии американца Т. Викса и француза Д. Бовуа.

Виксу принадлежит заслуга широкой постановки проблематики русско–польских отношений в последние десятилетия существования Империи. В изданной им книге весьма развита теоретическая часть, суммирующая многолетние наработки западной историографии. Автор стремится вписать региональный материал бывших земель Речи Посполитой в общий контекст российской национальной политики. На последней, по его мнению, сказывалось присущее имперскому менталитету архаичное «донациональное» начало, препятствующее восприятию этнической неоднородности общества. Ответственные за правительственный курс деятели разделяли это заблуждение (если не слепоту, то, во всяком случае, дальтонизм, как пишет Вике) с широким спектром общественной мысли. Взаимодействие идейно–политических течений с властными структурами отличалось значительной сложностью: даже близкие режиму правые круги могли блокировать важные правительственные инициативы. В книге задействован обширный архивный материал, а в своих выводах автор склонен руководствоваться принципом историзма. В конкретно–историческом плане Т. Виксом наиболее разработаны проблемы, связанные с политическими коллизиями начала XX в., точнее даже, кануна мировой войны (западные земства, городское самоуправление в Царстве Польском, образование Холм–ской губернии).