Смирения Криницкого хватило еще на несколько дней. Несколько дней размеренной жизни, наполненных походами то в кузницу, то на склад. А по вечерам, по возвращении в барак — неторопливыми разговорами с другими невольниками. Из них Илья, помимо прочего, смог узнать побольше о мире, в котором оказался.

Выяснилось, что большую часть обитаемой суши занимала Империя Света. Это ей служили всадники с Жезлом Правды, первыми встреченные Криницким. И Жезл был не с лампочкой и не на батарейках, как можно было подумать. Он работал на магической силе, как и защитное поле над заставой, ибо в Империи существовало целое сословие профессиональных волшебников.

Маги-целители лечили любые болезни. Маги-ремесленники создавали разные полезные вещи, вроде Жезла Правды или самоходных повозок. А еще имелись боевые маги, иные из которых могли уничтожать вражеских воинов толпами — лишь мановением руки. Хотя в реальных схватках служили, скорее, подспорьем обычным воякам, не стремясь полностью их заменить.

Зародившись где-то на юге, Империя постоянно расширялась, поглощая все новые земли. И хотя, по слухам, во владениях своих имперцы возводили необычайной красоты города, где жили в сытости и даже в роскоши, в этих краях им не очень-то были рады. Ибо, присоединив очередную деревню или городок, делиться сытостью и роскошью посланцы Империи не спешили. Но первым делом ставили над местным населением своих наместников, устанавливали новые законы, а многие обычаи, не говоря уж о привычных культах и верованиях, объявляли под запретом. Ну и еще обкладывали жителей присоединенной территории данью. Что тоже как-то не способствовало ее процветанию.

Так прошли эти несколько дней, похожие один на другой: работа, болтовня с соседями по бараку, затем сон и снова работа. Ну а потом… грянул гром. В прямом и переносном смысле.

Случилось все на рассвете. Может, и не в четыре утра, как известное событие из родного мира Ильи Криницкого. Но факт оставался фактом: почти всех жителей варварского поселения внезапная атака застала спящими. По крайней мере, начало атаки. Разве что дозорные бодрствовали… ну или, может, еще собаки. Чей сон обычно чуток, а разбудить их способен даже не шум, а любое неосторожное движение поблизости.

Сам Илья в момент нападения, разумеется, лежал на жестком топчане, погруженный в глубокий сон без сновидений — сон усталого человека. А когда всегдашнюю тишину раннего утра разорвал грохот, казавшийся на ее фоне совсем уж громоподобным, сперва открыл глаза, а уж потом более или менее смог прийти в сознание.

Голова болела — и от грохота этого нежданного, и от прерванного, оказавшегося явно недостаточным, сна. Поспособствовал и душный воздух барака, как последствие вчерашней жары.

Мозг включался в работу медленно, с неохотой. И первой мыслью, рожденной им после пробуждения, стала: «Что за хрень? Почему поспать не дают? Кто… что это?..»

Грохот повторился. И ветерок, просочившийся в одно из оконец барака, донес запах гари. Со смешанным чувством страха и любопытства Криницкий встал с топчана и подобрался к окошку, в то время как вокруг так же просыпались и приходили в себя другие невольники.

Не прошло и минуты, как один из близстоящих домов содрогнулся под сильным ударом. Раз, второй, третий. Соломенная крыша его обрушилась, за ней последовал черед одной из стен. А затем то, что всего миг назад было цельной жилой постройкой, вспыхнуло, точно гора дров для гигантского костра.

Много увидеть в маленькое барачное окошко, разумеется, было невозможно. Однако грохот, что звучал теперь со стойкой периодичностью, да запах дыма говорили сами за себя. Вскоре к шуму взрывов, сотрясавших поселение, присоединились и другие звуки. В первую очередь людские крики — исполненные то страха и боли, то ярости, то горечи.

«Имперцы пожаловали, — недолго раздумывал над происходящим Криницкий, — больше-то кому? С них станется… сумели силовое поле над заставой подвесить, сумеют и до огнестрельного оружия додуматься, до артиллерии. Или хотя бы до магического аналога».

Удивительное дело! Находясь под обстрелом, в бараке, который каждое мгновение мог превратиться в могилу… нет, даже в крематорий, Илья умудрялся мало-мальски сохранить спокойствие. Думать, отвлеченно рассуждать, словно происходящее его не касалось. Словно он просто играл роль в каком-то спектакле, где все персонажи, по сюжету даже погибшие, все равно должны выйти на сцену и раскланяться перед зрительным залом незадолго до того, как опустится занавес.

Профессиональная привычка? Или это называется «деформация»?

А вот соседи Криницкого по бараку подобным самообладанием похвастаться не могли. Кто-то вжался в угол или распластался на полу, накрыв голову руками, словно это могло его защитить. Кто-то плакал… одна из баб. А сидевший рядом невольник-мужчина бранился, силясь ее перекричать. Кто-то молился…

«Эй! Помогите! Кто-нибудь! Выпустите нас! Не оставляйте нас здесь!» — а это подала голос бедняжка Кира. Она поступила разумнее остальных, подойдя к единственной двери и принявшись в отчаянии колотить в нее маленькими кулачками да кричать, едва не срывая голос.