Яеса стянула противогаз с распухшего лица, и вместе с ним отстало три зуба, за которыми протянулись нити розоватой слюны. Тим с безумной медлительностью осел на влажную землю и положил голову на камень. Судя по тому, как он ложился, я понял, что он уже не поднимется. Шальвен и Кал Восточник смеялись или по крайней мере пытались. Они бессильно и гортанно хрипели, поражаясь тому, что все еще живы. Другие садились группками, вознося хвалу далекому Богу-Императору, пока их братья сотнями гибли на поле боя, продолжая кричать, продолжая вопить и задыхаться там, под дождем.

На мое плечо опустилась рука. Я учуял на пальцах теплую кровь, пока не обернулся и не увидел, что она заляпала мою форму.

— Насколько все плохо? — спросил Кион. Его лицо было таким же окровавленным, как и пальцы. Как рука. И грудь.

— Оно…

Святой Трон, он потерял глаз вместе с половиной лица. Даже половиной головы. Что я должен ему сказать?

— Болит, — сказал он.

Ага, еще бы. Почему он вообще еще жив?

— Кион… — попытался сказать я.

+ Гиперион. +

Поначалу я пытался объяснить то, что вижу, но не мог подобрать нужных слов. Нет, подождите, это не совсем верно.

Я не знал достаточно слов. Я больше не мог вспомнить их. Все, что я говорил, перестало иметь всяческий смысл, поэтому мне пришлось замолчать.

После этого я пытался рисовать. То, что у меня в итоге получалось, оставалось непонятным для остальных. Гвардейским стилусом я делал наброски на стенах штаба, затем заголенным ножом на корпусах наших танков, а под конец на стенах камеры. Они отняли у меня нож. Мне пришлось пользоваться пальцами. Кровь была отличными чернилами.

— Война сломала его, — говорили они. После этого меня заперли, как будто правда была на их стороне. Война не сломала меня. Что это вообще значит? Я просто не мог их заставить понять то, что вижу сам.

Последний раз я говорил с другим человеком, когда меня тащили сюда.

— Если бы я только мог заставить вас увидеть, — сказал я. Они заперли дверь, оставив мне лишь ведро для испражнений и стены в качестве пергамента.

Затем началась атака. Я колотил в дверь, просил оружие, ругался и кричал, что могу помочь и хочу стоять с остальными.

Но я этого не сделал. Я забился в уголок камеры, боясь вдохнуть, ожидая, когда звуки прекратятся.

Первой стихла стрельба. Затем исчезли и крики. Вскоре вся база погрузилась в тишину.

Дверь оставалась запертой.

— Пить, — сказал я. Я даже не понимал, что говорю сам с собой, рисую рунические символы на языке, которого не знаю, и делаю наброски существ без души, которые даже никогда не рождались.

— Пить.

— Пить.

— Пить.

+ Гиперион. +

Я сжалась во мраке, прислушиваясь к детскому плачу. Это уже не важно. Они найдут нас, даже если мы спрячемся. Они находят всех.

Нож в моей руке был на самом деле куском разбитого оконного стекла.

— Девочки, — сказала я. — Идите сюда.

+ Гиперион. +

Я открыл глаза среди строгого уюта комнаты для медитаций на борту «Карабелы».

Сознание Галео казалось дымкой на границе моего разума, настойчивым, как призрак.

+ Брат, + отправил он с другого конца корабля. + Хватит. Я же говорил тебе не лезть в их разумы. +

+ Прости, + пропульсировал я в ответ. + Дотягиваясь до них, я становлюсь сильнее. +

Я говорил правду, пусть и не всю. Достучаться до сознания людей на планете требовало огромной сосредоточенности и непрерывных усилий, но я жаждал увидеть мир глазами тех, кто оказался среди этого хаоса. Кое-кто мог бы счесть непозволительным жить чувствами других людей, но мое любопытстве не было низменным. Я хотел познать этот мир. Хотел ощутить его так, как никогда бы не ощутил, если бы ступил на него. Хотел почувствовать все, что мог дать этот мир, чью поверхность осквернял самый мерзкий из врагов.

В голосе Галео чувствовалось безграничное терпение.

+ Я понимаю это, а также твое искушение увидеть мир глазами смертных. Но ты нужен нам. Братство собирается. +

Я поднялся на ноги, сочленения доспехов мягко заурчали.

+ Великий Волк идет? +

+ Идет. И он не один. Мы встретим его на борту флагмана. +

Я потянулся за оружием и покинул комнату.

Немногие души в Империуме вызывали такое же уважение, как магистр ордена Адептус Астартес. Их величие было не следствием поклонения масс, хотя многие магистры орденов получали благодарность целых миров, когда решали поведать о своих подвигах.