Эдгар задумчиво похлопал себя по ляжке.

— И созданию не пристало повторять за создателем.

— Но ты же хочешь сделать кентавра и других сказочных существ?

— Это другое дело, — объяснил Эдгар. — Я буду использовать ткани и части тел из того материала, что оставил нам Господь. И душа, он будет управляться душой! Один греческий философ, именем Гален, говорил, что если бы человек мог по своей воле отрастить себе третью руку, это стоило бы сделать. Потому что трёхрукий человек всяко лучше двурукого.

Они не стали въезжать в город в темноте, а заночевали неподалёку от рва: слишком поздно было искать лучшее пристанище. Здесь был постоялый двор для тех, кто не успел добраться до места назначения перед наступлением темноты, но Эдгар гордо проехал мимо, даже не обернувшись на крики зазывалы. Он попросил Еву выбросить деньги, которые они заработали в Лошадиной Голове, и знал, что она не послушалась, но тратить их не собирался.

Запах со стороны рва шёл прескверный: там копились нечистоты, наслаиваясь друг на друга и застывая на зиму пластом. Эдгар сказал, что вместе с уличной грязью в ров иногда попадают тела людей, и ночью они могут услышать вой непогребённых.

— Непогребённые — скверное дело, — сказал он и перекрестился. — Навряд ли они сумеют выбраться из этой своей могилы, иначе давно бы уже разгуливали по всей округе, да постоялого двора бы тут не было.

Ещё он сказал, что город изнутри смердит во много раз хуже.

— Как любые внутренности. Естественный запах человека сам по себе не сильно хорош, — неодобрительно заметил великан, — но когда люди собираются вместе в таком количестве и долго живут рядом, становится ещё хуже.

Ночь выдалась беспокойной. Эдгар растянулся под повозкой, его дыхание шумело внизу как вода. Половину ночи Ева гадала: слышны ли ему те странные звуки, что не дают покоя ей?..

Она пыталась уйти ушами в ночь, как учил её Эдгар, но это оказалось не так легко. Здешняя ночь не ступала вкрадчивым шагом — она разъезжала по округе на скрипучих колёсах, бубнила что-то на придуманном ей же самой языке, словно деревенская дурочка. То и дело со стороны города доносились неясные отголоски: звон колоколов, крики стражей, похожие на голоса ворон; эти птицы врывались в сон девочки, клевали его прямо у неё на глазах. Пару раз ветер приносил звуки пения, звучащие так, будто песню пели задом наперёд. Ева пыталась понять, что из этого может принадлежать мертвецам, что хоронятся в канаве.

В эту ночь она плакала во второй раз с того дня, когда покинула родную деревню. Старалась делать это бесшумно и утирала слёзы рукавом — они могли просочиться через изобилующий щелями пол и разбудить Эдгара. Только Господь её утешал. Он был рядом и тоже не спал — Ева слышала, как переступали по дёрну копытца, как чесал он морду о камень, как иногда вздыхал и шлёпал губами, будто пытаясь поймать пролетающего мимо мотылька. Меланхолично хрустела на зубах трава. Осла Эдгар не привязывал никогда — по его словам, с утра вероятнее было обнаружить, что небо украли язычники, чем, что Господь стоит не там, где ты его оставил накануне.

Когда наступил рассвет и Эдгар заворочался, сопя через заложенные ноздри, девочка уже крепко спала — провалилась в звуковых своих блужданиях в яму, да там и оставшись.

Выпавшая росой свежесть заглушила вонь, загоняла её обратно в ров. Утро вышло замечательным, даже рядом с мрачной громадиной, которая только и мечтала, что окрикнуть тебя хриплым, пропитым голосом часового.

Через ров вёл перекидной мост, цепи которого лоснились от ржавчины. Его не поднимали уже очень давно, следы последних врагов погребены под более чем сорока добротными листопадами, и, тем не менее, Ева перегнулась через борт повозки в надежде рассмотреть детали механизма. Она дала себе зарок при первой же возможности сбежать из-под присмотра великана и поглазеть подольше, возможно, с одной из тех башен, если, конечно, туда можно пробраться.

Поднимать мост не было нужды — теперь все войны велись на востоке. «Нельзя оставлять гроб Господень в руках неверных» — было у всех на устах, «грех оставлять неверным такие богатства» — было в сердце. Копыта и колёса гремели по мосту, и эхо от этого грохотамногократно распространялось по округе. На лице Эдгара была напряжённая, будто бы вынужденная задумчивость — «что, если эхо звучит в голове?» — вслух думал он, видимо, просто чтобы немного себя отвлечь от грядущего пугающего путешествия по внутренностям большого города. — «Как там всё устроено? Вот бы посмотреть! Если звук проникает через уши, то почему бы ему не звучать снова и снова, отражаясь во внутренних изгибах черепа?» Ева слушала вполуха — всё больше глазела по сторонам. Стража проводила осмотр, лениво роясь в чужих повозках, разглядывая содержимое ящиков. Девочке эти смешные люди с блестящими от жира щеками и подбородком напоминали кур, а точнее, самые толстые и самодовольные их экземпляры.

На телегу Эдгара стражники бросили лишь мимолётный взгляд. Сам цирюльник их даже не заметил; пробив лёд подступающей паники, он погрузился в водоём размышлений.

Итак, вокруг большой город, и Еве казалось, что они бредут среди рядов почерневших зубов, какие обычно бывают у стариков, что их пережевывает огромный рот. «Этот великан даже больше моего», — с трепетом думала она, вышагивая по мостовой и держась за гриву ослика. Из домов выходили и заходили люди, мутные стёкла сверкали в восходящем солнце, таблички над входными дверьми скрипели, когда путники проходили мимо. В выложенных белым с серыми прожилками камнем канавах текла коричневая вода, кое-где возникали естественные запруды с крупными пузырями, похожими на болотных жаб. Там плескались совсем маленькие дети. Ева чувствовала себя так, будто её взяли за шкирку и упрятали внутрь огромного сундука. В таких сундуках всегда есть жизнь: Ева, поднимая крышку, видела, что там душно и пыльно, в складках старых вещей таится густая тишина, но с пылью через ноздри проникало понимание, что здесь только сейчас кто-то был. Спрятался, но основательно перед этим наследил, оставив это неуловимое ощущение.