Видя эти колебания, Ева поторопилась перегнуться через низкий борт и закричать, стараясь хоть немного превзойти шум толпы:

— Нам нужно ехать. Чтобы мой Эдгар успел отдохнуть и выспаться перед рассветом. Знаете, куда мы едем? В сторону самых что ни на есть аравийских земель! Нельзя медлить. Если он будет вправлять кости не выспавшись, это может не очень хорошо закончиться для тех, кого мы будем врачевать. Представьте, если ноги у них вдруг превратятся в куриные лапы?

— Что? — Август, казалось, был поражён напором девочки.

— Куриные лапы! — набрав воздуха, закричала Ева. — Как у куриц, такие кривые…

— Ах, лапы… что же, тогда езжайте, — сказал священник, но по тону его было ясно, что отпускает он их отнюдь не с лёгким сердцем.

Отошёл в сторону, но когда Эдгар тронул лошадку кончиком хлыста, вскочил на подножку.

— Если не возражаете, я проеду с вами немного до своего дома.

Он повернулся и с нескрываемым любопытством оглядел заляпанный кровью пятачок. Сундук всё ещё стоял там и походил на алтарь, где только что закололи ягнёнка. Завёрнутую в тряпицу руку Ева успела унести в темноту и положить пока к другой, не менее загадочной части тела, если так, конечно, можно назвать голову барона.

— Давно вы в странствиях? — не поворачиваясь, спросил он у великана.

— Почти всю жизнь, отче, — сказал Эдгар. Из уст великана такое обращение к субтильной внешности юноши звучало так странно, что у Евы закружилась голова. — Хотя на зиму, в холодную пору, иногда задерживаюсь на два-три месяца там, где меня застанет непогода. Однако этой зимой мы будем в таких землях, где не будет нужды останавливаться. Там не бывает снега, а питаться можно сушёными финиками. И молиться в маленьких старинных часовнях на вершинах гор, едва ли не воздвигшихся вместе с этими горами во времена Оно.

— Вижу, вы почитаете Господа.

— Очень! — горячо воскликнул великан. — Без его милости не было бы и моих рук, которые иногда приносят людям облегчение, хотя истинное облегчение приносит только смерть.

Август серьёзно сказал:

— Ваши руки заслужили благодарных поцелуев куда больше, чем руки некоторых королей и благородных господ, которые их удостаиваются.

От такой горячей поддержки Эдгар замолчал. Священник, видно, сообразив, насколько неожиданными для великана стали такие речи, смущённо улыбался.

Они медленно выехали с площади. Запах вьючных животных, жар от их туш и тел человеческих, хриплое пение и гомон преследовали путников по затихшим улицам до самых ворот.

— Удачи вам в дороге, — сказал Август; с губ его никак не могла сбежать улыбка, с которой он, по-видимому, и сам был рад расстаться. — Я зайду завтра утром к кожевнику, посмотрю, как заживает его живот.

Он спрыгнул на землю, приласкал собаку, что, виляя хвостом, подбежала к нему от церкви.

— Господень человек, — произнёс великан. Лицо у него, насколько позволял рассмотреть лунный свет, было пасмурно. — Он не сможет нас выдворить из своей головы так быстро, как того бы хотелось. Очень плохо оставаться у кого-то в голове, когда ты должен быть вэто время далеко. Это всё равно, что запутаться в паутине. Как ни брыкайся, тебя будут помнить всё сильнее, всё крепче, и рано или поздно отправятся догонять.

— Он что-нибудь поймёт, когда зайдёт завтра к этой большой женщине? — Спросила Ева.

Эдгар качнул головой.

— Скорее всего, он пойдёт туда прямо сейчас. Слишком уж беспокоен. Для нас это не больно хорошо, но, с другой стороны, сегодня погоню за нами не отправят. Все ведь на празднике… воистину, возлияния опасны для любых дел. В любом случае мы успеем затеряться в этой пустоши, где всего лишь одна дорога из пяти ведёт туда, куда нужно, а для нас, слава Богу, верная — любая.

— Мне он понравился, — вытянула губы Ева. — Похож на мои соломенные фигурки, только пахнет по-другому. Мне кажется, они так же смешно между собой говорят, когда никто не слышит, в точности, как вы вдвоём. А ещё, я хотела бы познакомить его с нашим осликом. Мне кажется, они бы друг другу понравились. Как ты думаешь, мы могли бы взять его с собой? Рассказать наш секрет?

И Ева мечтательно уставилась в пространство. Эдгар разглядывал девочку, видно, пытаясь понять, всерьёз она говорит или нет.

— Мы ему, наверно, тоже понравились, — сказал он. — Но осёдлому человеку нельзя доверять людям странным, таким как мы.

Ночевали они прямо в поле, откуда при свете дня можно было наблюдать как будто вырезанные из грозовых туч дома, а сейчас — только робкое зарево, которое бередило фантазию и позволяло легко представить, что там, за холмом, рассыпаны сокровища, что искрятся и переливаются, тая в себе энергию зашедшего солнца. Эдгар не захотел оставаться в городе, хотя многочисленные гуляки приглашали врача присоединиться к ним, и вообще, обдавали слишком уж непривычным и, скажем прямо, приятным радушием, пусть и слегка отдающим брагой. Но после того, как чета кожевников исчезла, после того, как они чуть ближе познакомились с Августом, улицы начали казаться Эдгару разверстыми глотками, что грозят поглотить их вместе с лошадью, повозкой, со всеми инструментами и резным сундуком из красного дерева, несмотря даже на всё величие его светлости.

Тряпицу с кровавым трофеем они развернули, только когда удостоверились, что в ночи за ними никто не следует. Ева запалила лампу, наскоро заменив там масло: вечер предстоит долгий.

— За такие штуки в нашем багаже мы можем легко отправиться на костёр, — сказал Эдгар. Он успокоился внешне, но в глазах плескался самый натуральный страх. — Но зарывать этот обрубок нельзя. Я хочу сначала хорошенько всё рассмотреть. Это чудо природы — но господне чудо или диаволово, для нас это загадка.

— Может, это самая обычная вещь, — вынесла своё предположение Ева. Она бодрилась, как могла: после такого насыщенного вечера хотелось только одного — поскорей пристроиться в какое-нибудь тихое место и закрыть глаза. Но пока бодрствовал Эдгар, Ева не могла себе такого позволить — боялась пропустить что-то интересное. — Может, внутри каждого из нас растёт по маленькой руке, просто у кого-то она вырастает чуть-чуть больше, чем надо?