Вернулся Саша, всё-таки вернулся, злой и взвинченный, опять с сигаретой в зубах, смотрел мимо и вслушивался, и едва Лузгин собрался с духом и решил спросить: ну что там, скоро или нет, — как по ту сторону деревни будто треснуло, и ещё, и ещё, и раскатилось, нарастая, и вот уже стреляют совсем рядом, левее, откуда только что пришёл водитель Саша, а Храмов спрятался: вот дурачина, выбрал бы сосну потолще, а то весь на виду; и шорох пролетел в ветвях над головой, и сзади гулко, звонко стукнуло по дереву. Саша пихнул его в бок, Лузгин упал, автомат ударил его в подбородок. Саша стоял на одном колене, держа винтовку слева, а правой ладонью прижимал Лузгина к земле. Пусти, сказал Лузгин и дёрнулся. Саша быстро глянул на него, потом вперёд, к деревне, потом опять на Лузгина, что-то решил про себя окончательно, убрал руку с лузгин-ской спины и сказал: «За мной, но на брюхе, как рыбка. Ты понял, Василич?»

Больше никогда и никому я не позволю толкать себя, поклялся Лузгин, никогда и никому!

По ним не стреляли; край леса оторочен был просёлочной дорогой с буграми смёрзшейся земли по обочинам, и Саша добежал туда на полусогнутых, лёг за бугор и разглядывал деревню в прицел своей странной винтовки. Храмов с Лузгиным, не сговариваясь, упали на землю слева и справа от Саши. Не видно, блин, ругнулся Саша, переполз на животе бугор и до-рогу и осторожно выставил винтовку над вторым бугром.

Лузгин смотрел туда, куда целился Саша, и не видел ничего, кроме редких столбов с проводами и крыш. Он чуть приподнялся, ему стали видны косые заборы огородов, но ни людей, ни вспышек оружейного огня он не заметил. Лузгин повернул голову и вздрогнул: там, где просёлок и лес поворачивали плавно, огибая деревенские дворы, от опушки рваной цепью, молча и без стрельбы, бегут люди с автоматами в руках. И сразу же ближний к ним край деревни взорвался грохотом и треском, люди в поле заметались и попадали. До них было метров триста, не больше, и Лузгин видел, как они переползали там или лежали без движения. А потом в деревне странно захлопало, застонало со свистом, и на поле стали вздыматься невысокие кусты земли и снега. Водитель Саша заругался страшно, встал на колено, потом в рост, махал рукой и кричал людям в поле: «К деревне, к деревне»! Обернулся, показал Лузгину с Храмовым кулак и бросился наискось через поле. Люди в поле тоже поднимались и бежали и падали и бежали снова, и чёрно-серые кусты всё так же вырастали тут и там.

— Миномёт, гад! — выкрикнул Храмов, перебежал дорогу и упал туда, где мгновение назад лежал Саша.

Лузгин вдруг обнаружил, что стоит на коленях, сжимая в руках автомат, будто молится или присягу принимает. Он перехватил автомат за ремень у ствола и на четвереньках пополз через дорогу; автомат подпрыгивал и брякал о землю. Примостившись рядом с Храмовым, Лузгин ещё успел посмотреть влево через поле, но Сашу не увидел, и его словно ударило по сердцу. И тут Храмов стал стрелять в сторону деревни оглушительно и длинно и расстрелял весь магазин, а когда вставлял новый, завалившись на бок, крикнул Лузгину, блестя глазами: «Видишь, видишь? Там! Там!» Вообще-то, Лузгин не видел ни черта, но тоже сунул автомат вперёд и посмотрел на деревню через мушку. Напротив косо возвышался столб, и мушка показалась Лузгину толще этого столба. Как же тут целиться, чёрт, удивился Лузгин, и вдруг палец его сам собой принялся дёргать спусковой крючок, но за этим ничего не последовало, он ещё подумал: не работает, — но Храмов рванул к себе лузгинский автомат, передёрнул затвор и с треском опустил предохранитель. Давай, Василич, крикнул Храмов, вон гады, во дворе шевелятся!

Лузгин прищурился, и ему показалось, что он и в самом деле различает некое движение между стенами домов и зубьями ограды. Он вдавил посильнее приклад в плечо и лёг на гладкое дерево правой небритой щекой, припомнил, как его учили на военно-инженерном полигоне, совместил мушку с прорезью прицельной планки, вдохнул и полувыдохнул и, задержав дыхание, плавно нажал на спуск.

Автомат работал яростно и мощно, и быстрые невидимые пули, посланные им, передавали свою силу через приклад Лузгину в плечо. Когда грохот и тряска закончились, Лузгин был крайне удивлён существованию деревни, которую его автомат должен был попросту снести с лица земли. И более того: когда он оторвался от прицела и пригляделся, то увидел с обидой и недоумением, что там, куда он так долго и громко стрелял, по-прежнему что-то шевелится.

— Перезаряди, Василич, — скомандовал ему Храмов. — Знаешь как?

— Отстань, — сказал Лузгин.

На поле слева ничего уже не взрывалось, никто не бежал и не падал, были только чёрные пятна от мин и похожие на них другие пятна, и рваная стрельба уже каталась между стенами и крышами домов. Всё, ворвались, догадался Лузгин, и в этот миг через забор напротив перевалились несколько тёмных фигур и побежали прямо к ним, сокращая расстояние с напугавшей Лузгина решимостью и быстротой. Храмов крикнул что-то непонятное, Лузгин на боку вжался в землю дороги и принялся дёргать опустевший рожок автомата и вспомнил, где надо нажать, выдернул, бросил, полез в карман за новым магазином. Храмов снова закричал и стал стрелять короткими очередями. Рожок вошёл и щёлкнул, Лузгин рванул к себе и отпустил крючок затвора, перевалился на живот и выдвинул ствол над бугром, не поднимая головы. Ему казалось, что в коротких паузах храмов-ской стрельбы он слышит приближающийся топот. Лузгин просунул автомат ещё вперед, нажал курок и стал водить стволом, пока не кончились патроны.

…Голос у Храмова был словно через мегафон — сухой и безличный. Лузгин заставил себя поднять голову и посмотреть за бугор мёрзлой грязи.

— Положили гадов, — сказал Храмов. — Давай, Василич, побежали!

— Подожди, — сказал Лузгин, — я перезаряжу, — и потянул из левого кармана последний снаряжённый магазин.

Он полагал, что деревню будут прочёсывать цепью, от околицы до околицы, но всё оказалось не так, бой рассыпался на очаги и стал невидим, только слышались хлопки, треск и буханье в разных местах. Временами всё вообще стихало, и Лузгин уже думал, что кончилось, но вспыхивало снова: то ближе, то дальше.

Лузгин и Храмов сидели на досках у сарая и наблюдали тыл, как было велено. Водитель Саша стоял к ним спиной и выглядывал за угол, в соседний двор, куда ушли пять человек из соломатинского отряда. Лузгина очень мучила жажда, но почему-то совсем не хотелось курить.

У него противно мёрзли руки, он сунул кулаки в карман пуховика, оставив автомат висеть на шее, и не сразу осознал, что в карманах совершенно пусто: он забыл там, на дороге, подобрать свои отстрелянные магазины, вот же чёрт, его будут ругать, это позорище, а сигареты, видно, выпали наружу, когда он лёжа перезаряжался, и хрен с ними, обойдёмся, а вот пить ужасно хочется, он не пил уже много часов. Вон во дворе торчит колодец без ведра, досадно это; сходить бы в дом, да неловко, не вовремя…

На Сашу они с Храмовым наткнулись, едва добежав до первой улицы: тот, пригибаясь, мчался им навстречу, держа винтовку низко у земли. Лузгин ожидал взбучки за непослушание, и Саша на ходу действительно вскинул кулак, но крикнул совершенно удивительное: — «Молодцом, молодцом, я всё видел!», — и вдруг изменился в лице и стал на бегу поднимать винтовку. Лузгин похолодел и оглянулся.

К опушке леса, прямо туда, где только что лежали они с Храмовым, мелким шагом бежал человек и волочил на спине другого. Водитель Саша стал в позицию биатлониста, три раза выстрелил, люди упали, и Саша ещё немного пострелял по ним, лежащим. Его винтовка не палила, а словно бы кашляла, и Лузгин догадался, что она с глушителем, отсюда и нелепо толстый ствол. Саша опустил винтовку и матерно выругал Храмова. Нам что же, добивать их надо было? — с обидой в голосе спросил пунцовый Храмов. Урок вам, сказал Саша, урок, и делай выводы, салага. А если б мы пошли прямо на них, подумал с ужасом Лузгин, но прямо они не пошли и не могли пойти — ведь там лежали те, в кого они стреляли.