Уже на днях поднимался вопрос о том, чтобы оседлать мне одну из них; но тут же являлось целое море опасений, и я было оставила эту мысль. Но сегодня, досадуя ли на свою трусость или желая наполнить мешок новостей «крокодилов», я приказала оседлать лошадь.

Пока я играла, отец, лежа на траве, то и дело подмигивал и переводил глаза с меня на «крокодилов». Он был доволен производимым мною впечатлением.

Мой оригинальный, но прелестный костюм был дополнен белым фуляром, которым я повязала голову спереди и который спускался низко на лоб, причем концы завязаны были спереди, как у египтянки, а затылок и шея были закрыты. Привели лошадь, и поднялся хор возражений. Наконец, Капитаненко сел на лошадь, вспоминая свою службу в гвардии; но уже с первых шагов его начало так подбрасывать, что все разразились самым глупым смехом.

Лошадь становилась на дыбы, останавливалась, горячилась, и Капитаненко, среди общего смеха, объявил, что мне можно ездить на ней… через три месяца. Я смотрела на вздрагивавшее животное, кожа которого ежеминутно покрывалась жилами, как поверхность воды покрывается рябью. Я говорила сама себе: «Ты покажешь, что храбрость твоя была напускная, дитя мое, и «крокодилам» нечего будет о тебе рассказывать. Ты боишься? Тем лучше: храбрость состоит не в том, чтобы делать то, чего другие боятся и что вам не страшно; настоящая, единственная храбрость — это заставить себя сделать то, что страшно.

Перескакивая через ступеньки, я поднялась по лестнице, надела черную амазонку, черную бархатную шапочку и сбежала вниз для того, чтобы подняться… на лошадь.

Я объехала шагом вокруг газона. Капитаненко ехал рядом на другой лошади. Чувствуя, что глаза присутствующих направлены на меня, я вернулась к крыльцу, чтобы успокоить их. Отец сел в кабриолет с одним из молодых людей; другие поместились в тройке князя, и я поехала по большой аллее в сопровождении всех этих, экипажей. Не знаю как это случилось, но не делая никаких усилий, я поехала галопом, сперва мелким, потом крупным, затем рысью и вернулась, к экипажам, чтобы слышать похвалы.

Я была в восторге, и мое раскрасневшееся лицо, казалось, метало искры, как и ноздри лошади. Я сияла от радости; на этой лошади еще никогда не ездили верхом.

Вечером пускали фейерверк, дома были иллюминованы, и со всех сторон красовался мой вензель. Крестьяне плясали под окнами под звуки деревенской музыки.

Стол накрыли на другом конце, дома, и нам пришлось проходить через толпу любопытных.

— Точно крестный ход, — сказал женский голос в толпе, — а вот и плащаница.

Мы, в самом деле, были освещены факелами, и Мишель нес мой шлейф, а в страстную пятницу носят полотно с изображением Спасителя.

Мишель выкидывал свои гимнастические штуки, и деревенские мальчишки смотрели на него с удивлением, уцепившись за веревки и качели, что напоминало повешенных, как они изображены на старинных гравюрах.

Эти славные люди окружили меня; я напрасно называю их славными, так как мужчины и женщины, как придворные, говорили мне комплименты в таком роде:

— Лошадь хороша, а наездница-то еще лучше.

Знаете, я очень люблю быть запанибрата с народом; я говорила со всеми и еще немного, я пустилась бы плясать. Пляска наших крестьян, с виду покорных и простодушных, но на деле хитрых как итальянцы, — пляска их настоящий парижский канкан самого соблазнительного свойства. Ног они до носа не поднимают, да это и некрасиво, но мужчина с женщиной кружатся, приближаются друг к другу, преследуют друг друга, и все это сопровождается такими движениями, вскрикиваниями и улыбками, что дрожь пробегает по телу.

Девушки пляшут мало и очень просто. Им «поднесли» и, покинув этих любезных дикарей, я хотела идти спать; по на лестнице я остановилась, как накануне вечером, и молодые люди собрались на ступеньках. Шоколад пропел нам, к моему великому удовольствию, ниццскую песню.

За пением следовала музыка. Я извлекала из скрипки самые невозможные звуки, и эти пронзительные, серьезные, крикливые, неясные звуки смешили меня до слез, а от моего смеха с этим ужасным аккомпанементом помирали со смеху другие, даже Шоколад.

Четверг, 7-го сентября (26-го августа). Будничный наряд хохлушки состоит из холщовой рубашки с широкими, оттопыривающимися рукавами, расшитыми красным и синим, и из куска черного крестьянского сукна, которым они завертываются, начиная с пояса; эта юбка короче рубашки, так, что виден вышитый низ ее сукно сдерживается цветным шерстяным поясом. На шею надевается множество бус, а голова повязывается лентой. Волосы заплетены в одну косу, в которую вплетается одна или несколько лент.

Я послала купить себе такой костюм, надела его и пошла по селу в сопровождении молодых людей. Крестьяне не узнавали меня, так как я была одета не барышней, а крестьянской девушкой, женщины одеваются иначе. На ногах у меня были черные башмаки с красными каблуками.

Я кланялась всем и, дойдя до шинка, села у двери.

Отец был удивлен, но… в восторге.

— Все к ней идет! — воскликнул он.

И, посадив нас всех в тележку, он начал катать нас по улицам деревни. Я громко смеялась, к великому изумлению добрых людей, которые никак не могли понять, что это за девушка катается со «старым барином» и «молодыми господами».