Олег Грибков

Уставшие от жизни

Может быть, о нашей жизни действительно лучше не задумываться? Тяжела она. Мы ведь по сути не живем, а выживаем.

Для чего мы работаем? Чтобы иметь средства на отдых?

А отдыхаем для чего? Чтобы побольше заработать? Замкнутый круг. Никому мы не нужны! Не поэтому ли многие совершенно добровольно и без всяких сожалений накладывают на себя руки?

Вот так я размышлял по дороге к кандидату медицинских наук Вадиму Моисеевичу Гилоду. В 20-й городской больнице г. Москвы он заведует кризисным отделением. Здесь лежат люди, совершившие попытку суицида, то есть - неудавшиеся самоубийцы.

Не скрою, пока добирался до места, настроение мое опустилось ниже некуда. Ну в самом деле, стоит ли тратить отпущенные годы на зарабатывание куска хлеба?

Неужели человек рождается только для этого?..

— Из-за социально-бытовых проблем из жизни уходят редко, — возразил Вадим Моисеевич. — Если следовать вашей логике, август 98-го должен был выкосить страну наполовину. Но ничего подобного не случилось. Люди, не страдающие психическими расстройствами, кончают с собой в основном поличным мотивам: предательство, одиночество, собственная несостоятельность, конфликт зависимых отношений.

Причем зависимость может быть от чего угодно. Например, от работы. Человек не представляет, где мог бы еще трудиться, кроме как там, где трудится. Й вдруг — увольнение. Он переживает, ищет другое место. И даже находит, но не адаптируется к новым условиям. В конце концов созревает решение уйти из жизни. Другой пример: кто-то любит кого-то, долго добивается взаимности. Но ответного чувства нет. Либо ответ не такой, какого хотелось бы. Выход — снова в самоубийстве.

А социальные катаклизмы играют второстепенную роль. Человек готов жить в бедности, под открытым небом, готов всю жизнь добиваться признания собственных талантов, но при этом надо, чтобы его кто-то любил. Иначе самая пустяшная неудача в воображении раздувается до вселенских размеров, самое незначительное препятствие кажется непреодолимым, и тогда смерть представляется избавлением.

Хотя и в 98-м были отчаявшиеся. Мой очень богатый знакомый во время дефолта потерял все и от этого впал в жуткую депрессию. Так прямо и говорил: «Больше не могу. Не знаю, что делать». Но полежал у нас и выкарабкался. Сегодня он не так богат, трудится за гораздо меньшие деньги. Однако кто знает, что ждет нас впереди? Жизнь продолжается.

— И как же вы ему помогли?

— Конечно, утраченного специалист не возвращает. Но он помогает увидеть многообразие вариантов, взглянуть на все под другим углом: «Ты говоришь — крах? А в чем он? В том, что нет больше возможности продавать этот товар? Но ведь ты уже кое-что нажил: дом, семья, дети. Разве мало? Многие об этом только мечтают. А что до бизнеса — займешься чем-нибудь еще. Так из-за чего же убивать себя?..» Говоря коротко, надо найти максимум позитива в прошлом.

— Почему вы вспомнили именно бизнесмена? Ведь обеспеченных в России меньшинство.

— Во время катаклизмов именно они теряют больше других. Бедные таких потрясений не испытывают. У них как не было ничего, так и нет. Известный факт: в негритянском Гарлеме самоубийц намного меньше, чем в благополучном Манхеттене. Почему? Жители Гарлема заняты борьбой за выживание.

Конечно, каждый должен иметь интересную работу и достаток. Однако, судя по моим наблюдениям, чем человек обеспеченнее, чем больше у него времени для внутренних переживаний и самооценки, тем больше поводов для тревоги, страха и депрессии.

— Тогда почему кончают с собой жители российской провинции? Разве не от одиночества, не от того, что чувствуют собственную ненужность и несостоятельность?

— Наша провинция никогда не жила хорошо. Так что перемены в нашем обществе ничего нового туда не принесли. Периферия страдает от другой проблемы: большинство попыток суицида там совершается под действием алкоголя и наркотиков. Раньше хоть водка была в дефиците, а наркотики вообще мало кто пробовал. Сегодня, к сожалению, и первого, и второго везде в избытке.

— Будто раньше народ не пил. При чем здесь дефицит? Зря, что ли, УК СССР карал за самогоноварение? Но не накладывали же при этом на себя руки.

— Откуда такая уверенность? В Советском Союзе статистика суицидов была закрытой даже для врачей. Когда я работал областным подростковым наркологом, мне понадобилось узнать, сколько человек покончили с собой за истекший год. Обратился к прокурору области по контролю за работой с несовершеннолетними. Прокурор с энтузиазмом убеждал меня, что суицидов в области нет и не бывает, хотя мы оба знали, что это вранье.

Хорошо, обратимся к опыту Прибалтики. Что, литовцы, эстонцы, латыши чувствуют себя там такими же брошенными, как русские? Я бы не сказал. Между тем среди стран бывшего СССР Прибалтика лидирует по количеству суицидов. Она страдает от повального пьянства. И это при том, что наркологические и суицидологические службы там давным-давно разрушены.

— Так у кого же, в конце концов, выше всего риск суицида?

— К самоубийству более всего склонны люди в возрасте от 25 до 50 лет, с высшим или средним образованием, занятые интеллектуальным трудом, и безработные, которые не ищут средств к существованию. То есть те, у кого есть время для душевных переживаний.