– Работает откатчиком, но когда у Билли выходной, они с мистером Уолласом куда-то уходят.

– Что ж, будем надеяться, и у Билли в лотке что-то блеснет. – Шериф поднял стакан с водой, сделал глоток и переключил внимание на маленькую девочку.

Пока он расспрашивал Гарриет о ее занятиях, Глория пощипывала лежащий на тарелке кукурузный хлеб и украдкой поглядывала на мужа. Она все еще была без ума от него, этого солидного, эффектного мужчины с густыми усами, длинными бакенбардами и пылкими глазами, вспыхивавшими страстью – гневом или чем-то еще – с такой силой, словно в груди его кипела лава. Это она убедила мужа надеть по случаю сюртук, который он презирал и в котором выглядел, говоря его собственными словами, как «какой-нибудь разряженный банкир».

Постепенно, однако, внимание Глории сместилось от их стола к соседним, и она стала улавливать обрывки других разговоров – о растущих, бурлящих и кипучих городах. В какой-то момент миссис Кёртис заметила стол, стоящий ближе других к платформе с музыкантами. Одну его сторону занимали десять человек, но в его дальнем конце, в одиночестве, ела женщина, с которой никто не общался. Ей было лет сорок с лишним, и даже издалека Глория видела, что в свое время она блистала красотой. Теперь, правда, эта женщина выглядела просто усталой и неприкаянной в обтрепанном бордовом бальном платье с турнюром, рукава которого были отделаны белым кружевом и замысловатой вышивкой бисером по моде семидесятых годов.

– Прошу меня извинить, – сказала Глория и, прежде чем Иезекиль успел ответить, поднялась и направилась к столу, за которым сидела эта дама в старомодном платье. – Вы не против, если я сяду, Розалина?

Женщина усмехнулась. Щеки ее были напудрены, а волосы собраны наверху в пышную массу гранатовых завитков.

– Если вам безразлично, что подумают все эти лицемеры, то я, конечно, возражать не стану, – отозвалась она.

Кёртис перенесла свою тарелку и выдвинула стул. Откровенность Розалины задела в ней какие-то струны.

Оказавшись рядом, она заметила еще больше следов разрушенной болезнью красоты этой женщины, и сердце ее сжалось от боли. Она подумала о своей собственной матери, какой та могла бы стать, если б сифилис не сократил ее дни.

– Как вам нравится… – начала было жена шерифа, но собеседница перебила ее:

– Я не жалую сострадание. А с чего это вы решили сюда сесть? Что на вас такое нашло?

– Я видела вас и…

– Как и половина мужчин в этом зале. И теперь они изображают притворное негодование – как это я посмела участвовать в празднике вместе с ними! – а про себя просто смеются. Знаете, меня ведь любили в этом городе? Едва ли не как королеву.

– Послушайте, я увидела, что вы одна, и…

– Что ж, вы отметились добрым деянием, так почему бы вам не вернуться… – Розалина не договорила и, протянув руку, коснулась длинного белого шрама под нижней губой Глории. – Где вы работали, милочка?

Та вспыхнула и отпила воды.

– Я… Я больше не работаю.

– Я имею в виду, когда работали.

– В Ледвилле.

Розалина улыбнулась.

– То еще местечко… А ты великолепна. Держу пари, мужчины тебя обожали. Так что с подбородком?

– У меня был один клиент… сумасшедший. Решил, что мы женаты и что я его обманываю.

Ее собеседница громко рассмеялась. Некоторые из сидевших за столом посмотрели на нее, но никто ничего не сказал.

– Этот город умирает, – сказала Глория. – Не хочу показаться назойливой, но почему вы здесь остались? Могли бы уехать в Криппл-Крик.

Розалина снова улыбнулась, и в ее глазах отразились мудрость и потушенный гнев прожитой жизни.

– Я всю свою жизнь была шлюхой. Когда в Абандоне все закончится, возьму свои денежки и уеду куда-нибудь, где меня никто не знает. Где нет снега. Куплю домик. Разведу сад.

– Выйдете замуж?

– Боюсь, мужчины меня больше не привлекают.

Глория отрезала кусочек ростбифа.

– Как тебе удалось стать такой респектабельной? – спросила Розалина.

– Влюбилась в хорошего человека.

– Таких ведь немного осталось, а?

Они танцевали вальс «Блэк хоук»: музыканты наяривали вовсю, и высокие шнурованные ботинки и сапоги-«дымоходы» резво отстукивали по половицам. Выглянув за плечо мужа, Глория увидела, что Розалина сидит одна в кресле-качалке у плиты.

– Какой позор! – вздохнула миссис Кёртис.

– Ты знаешь, кто эта женщина? – спросил Иезекиль, наклоняясь к ее ушку.

– Не смотри так. Она – человек.

– Ты позволяешь людям копаться в твоем прошлом?

– А ты позволяешь людям обращаться со мной так, словно я пустое место?

Они столкнулись с Илгами.

– Извините, Костоправ, – сказал Кёртис.

– Веселого вам Рождества, шериф! Вижу, вы в полной боевой раскраске. Мэм… – Доктор приподнял шляпу.

Затем они вырвались наконец из толпы.