Самое трудное для меня — это шея и ключицы. Грудино-ключично-сосцевидная мышца. Musculus sternocleidomastoideus. Это надо специально изучать, наблюдать. При разных поворотах головы они по-разному напрягаются. То выпирают, то нет. Надо внимательно смотреть всякие ракурсы. Ты любишь слова, я люблю изображения. Эти девчонки, они общезначимые. Ничего красивого Пентхауз не показал. Оставил его в Зверев-пункте, пусть сторожа смотрят. Мне назначает Мулен Руж по ночам рандеву. И я прошу вас, не стучите, я вам не открою. Запрокинул усы — и спишь. Ещё скрести руки на груди, как покойник. Дин-дон, дин-дон — три раза. А в восемь хорошо бы уже встать. Ещё скрести руками в бороде и просыпаться. И умоляю, не звоните, я шнур оборву.

А родители тут ни при чём. Не их вина, что родился именно я. Мог родиться кто угодно. Мало ли людей рождается ежечасно. Ну и рождались бы и жили. А тут вдруг я. «Я, — он начал, — из бедной, но честной семьи». Нет, это не родители, это другое. Присутствие, а не жизнь. Не жилец, а пришлец.

[Тушинский Икс — ни шут], ни вор. [Ни школьника кинь, Локшин!] У меня абонентов твоих имена. Живые журналы, живые картины — всё автоматизировано. Дескать, он прикажет ей: «помножь-ка мне 25 на 10 с одной сотою!» — и сидит потом, болтает ножками, сам сачкует, а она работает. Смотрит сны в ночном Интернете. Суч буизнес. А регионы реагируют. Такая вот (кукольная) петрушка.

Более двухсот наименований. От называния сразу какая-то плёнка. Эффект «пластиковая упаковка». Блестящее, а может, и жирное. У тебя имён на целую страницу, хоть и крупным кеглем. Не имели имён ни Катя Якунина, ни Тамара Волобуева. Вон как графиня Носова по Фрязину идёт! Поеду в Пушкино, сгори это Фрязево. Я бывал в Апрелевке ещё несколько раз, но по другому делу. Даже не смотрел на правую сторону. Я знал, где её дом. «Эта Танюшка, она немного престарелая. Ну, ничего. Зато о-опытная!» Без горечи, но с язвой явной. Она труднолюбимая, она пробьётся. Что ж, появись, пожалуй, на биеннале, хотя б в тусовке. Да я сам не пойду. Я видела рекламку по телевизору, — такое фуфло. Всё то же самое: стёб — и стёб, и стёб, — и больше ничего. Последняя открытка — детским почерком: «Дорогие Коля и Тамара! Поздравляю вас с Новым годом». С каким? С 80-м, видимо. Из открытки я адрес и узнал. Таковы страсти поворотного пункта. Да, большая часть улетучилась. Стоящее посреди кухни ведро и высыпанный из него рядом на пол мусор символизировали поиск. Верней, анализ. Дневальный, почему мусор на плацу?! Мальчик такой счастливый: он ковыряет в носу. Как сказал бы сейчас старина Балабон — говорю вам по первому разу. Мальчик такой серьёзный: он вынимает занозу. Внимательно выковыривает из пятки. Он — чемпион. Чем он не чемпион? Не надо толкать так бестолково. Там настоящая толпавская битва. Прошёл шестой уровень, потерял пароль. В кэше он вряд ли сохранился.

Око как око. Тут как тут. Тет-а-тет. [Кэш как шэк]. Того и гляди: [зуб за буз], а за глаз залг. Скоро, скоро всё это случится: и зубы, и глаз. Этой ночью от тебя полетят клочья. Клочья музыки показывают, что она была тонкой, изящной, экономной. Почти анонимной. Почти нет двойных нот у инструментов. Прозрачная фактура, лёгкий, часто невесомый штрих. Непонятно, почему Шостакович сжёг эту рукопись. Нет особых звуковых эффектов, хотя в расположении аккордов второй темы, с находящейся вверху виолончелью, есть своеобразный изыск. Ты имеешь в виду Девятый квартет? Я забыла номер.

Звон струны неизвестного инструмента. У него и названья нет. Только понятно, что струна. Не духовой. Звяк даже. Спросить у Серёжи. Да он довольно однообразен, сколько лет уже. Может, кому в новинку велеречивые позвонки. Нехорошие мальчишки на разбитом пианино. Пела, пела, а потом легла с Никольским. Капитанская дочка. Мы встретились в Театре на Таганке. Должен был идти «Марат-Сад». Но дальше подъезда наша встреча не описана. Большая часть улетучилась. Таковы страсти поворотного пункта.

Небесный свет в неё проник. Золотой дождь. Она зачала? — я не помню. Ну, наверное. Иначе к чему всё. А потом Олимпия. Лимонов о ней хорошо написал в тюрьме. В тюрьме? Мане тоже полезно было бы посидеть в тюрьме. Не типа Бреннера, а типа Селина. Так многие считают. СчитаЛИ. А как бы она смотрелась у Гельмана на близлежащем биеннале! Типа Дубоссарского. Небесный свод в неё пролит. Ты так думаешь? Я всё время плачу. Уехал на дачу и плачу. Я не понимаю, что со мною. Хочешь обратно деньги — вот изволь получить с нуля.

Они называют себя интеллектуалами. Осмоловский осмысляет мусульман. Назови меня как-нибудь. А того, дурень, не понимает, что след от него по мягкой тундрё совсем лживый. Как от какого-нибудь Вилли Мельникова. Наклейка «sport» на лыжной палке должна, видимо, означать, что лыжи принадлежат спорту как категории. Но остаётся загадкой — зачем это обозначать и для кого? — Для поддержания привычки, чтобы категория не распалась. Но кому это нужно, кого это заботит? Распалась бы — и чёрт бы с ней! Или это есть такие категории, которые кому-то нужно искусственно поддерживать зачем-то? Вот и загадка, повторяю: кому и зачем?

Мост, состоящий из общих мест. Эта излучина картографами ещё не изучена. Плывём по абрису. Здесь также водится заяц, сиречь тушкан. Надо же какие заядлые. В такой мороз играют в шахматы. Две-три пары самых заядлых. Они считают себя интеллектуалами. А доминошники не вышли. Замерзаю я от этой туготы. Укуталась так — со страху-то — только хуже. Рукам и плечикам дам лучшие наряды.

Паровозов было два. То есть ретроспекция назад. Чепуха, — вперёд разве бывает ретроспекция? Паровозов уже не бывает. Там говорится «пароходов»? — Их тоже нет. Пусть, скажем: «вертолётов было два». Или три — не суть. Фраза-то как организована? Где здесь подлежащее — можешь сказать? А? Вот тут-то и призадумаешься. Прикольно, но ноль.

В общем, она права: стёб — и стёб, и стёб, — и ничто другое давно не катит. Ну-ка давай сразу выпьем, не откладывая в долгий ящик. Письмо, характерное для алкоголиков. Выпьют — и им придёт что-нибудь необычное. Но коротко. Надолго не хватает. Выстроить далеко идущий сюжет — это нет. Или развёрнутую концепцию. А наркоманы? Не знаю. Мы — другая культура. Об этом хорошо написал Лимонов в тюрьме. В тюрьме? Культура травы — это Восток. Ну, сейчас давно и Запад. Сколько понаписано. Не читал, не скажу. А по сути, жизнь их полна драматизма. Это всё, что я могу сказать по этой тематике.