Милочка! Она ведь его ждет! И это вот как раз хлеб, который он должен был ей принести! Сколько же времени прошло? Часы он забыл надеть, но, кажется, порядочно. Милочка сердится, а если он не принесет хлеба, рассердится еще сильнее. Ангелус улыбнулся. Милочкин гнев смешил его и трогал, а еще больше его трогало горькое раскаяние, которое неизменно наступало вслед за вспышкой. Иногда он и вовсе не понимал, почему она сердится и на что обижается, отчего у нее внезапно меняется настроение, но это не раздражало его, а умиляло. А иногда и восхищало, ибо сам он на такие острые эмоции был неспособен. Огорчали его лишь Милочкины страхи. Сам-то он боялся только одного – что он, прохладный и пресный европеец, закованный в броню условностей и приличий, скоро наскучит этому пылкому, непосредственному, переменчивому и перепутанному существу, словно сошедшему со страниц русского классического романа.

Вот и сейчас Милочка, наверно, уже начала тревожиться. Она тревожится о нем! Что с ним что-нибудь случится! Радостное возбуждение, не покидавшее его с самого утра и достигшее, казалось, апогея минуту назад, усилилось до такой степени, что Ангелус не выдержал, подпрыгнул и повисел немного в воздухе, не касаясь ногами земли. Но тут же опомнился – вдали по дороге шли люди. На свете есть милый сердцу человек, который тревожится, как бы с ним чего-нибудь не случилось! Не бойся, Милочка, ничего со мной не случится и случиться не может. Теперь у меня есть все, и даже больше, чем у других, теперь я все могу, теперь я так счастлив, что ничто меня не тронет и не огорчит.

Вот разве что твоя ругань, ухмыльнулся про себя Ангелус, когда я явлюсь домой без хлеба. А впрочем – вот же близко ворота, а за воротами лавка.

– Ну а ты, небось, наелся и не пойдешь теперь? – спросил он щенка.

Щенок тем временем, хватая куски, отбегал на все меньшее расстояние. Последний кусок он взял уже без жадности, подержал в пасти и выронил к ногам Ангелуса. Ангелус нагнулся и почесал между длинными вислыми ушами, щенок задергал кожей и поднял щетину на загривке, но не отошел.

– А то пойдем? Грех замаливать? – Ангелус подтолкнул щенка под тощий зад в сторону ворот.

Щенок низко нагнул голову и уперся всеми четырьмя лапами. Ангелус толкнул сильнее, щенок проехался немного по скользкому тротуару и сел.

– Ну если так, извини, – сказал Ангелус, – больше никак не могу, – и зашагал к воротам. Может быть, щенок сам побежит за ним. Но, когда он обернулся, щенок сидел на прежнем месте и смотрел на него отчаянными глазами.

– Ах ты упрямая скотинка, – пробормотал Ангелус, быстро вернулся и схватил щенка на руки. Тот не сопротивлялся, а снова сунул голову Ангелусу под мышку и затих.

У ворот русского монастыря знакомый араб-сторож со смехом сказал Милочке, что, да, Ангелус был, веселый такой, хлеба ему дали, и он ушел, давно уже. Милочка побежала дальше. Значит, гуляет где-нибудь, на снег любуется, решила она с замирающим сердцем. Ноги у нее промокли сразу, но она этого не чувствовала. Ох, как я его сейчас изничтожу, твердила она себе. Как я его сейчас… Я там сижу с ума схожу, а он гуляет себе, веселый такой… Ну я ему сейчас… Милочка явственно увидела, как покаянно зажмурятся обожаемые голубые глаза, а твердый рот чуть сожмется, удерживая улыбку, – конечно же, она знала, что он посмеивается над ее гневом, и сердилась еще больше и любила его еще больше – нет, решила она внезапно, не буду я его ругать, не буду упрекать, а обниму, прижмусь, уведу его в наш тихий, теплый, неприступный домик, только бы найти его, найти его поскорее.

Милочка добежала до моста через Кедрон и тут заметила на другой стороне немолодого мужчину в темном старомодном плаще, с большой полуседой бородой, задумчиво стоявшего у парапета. Милочка бросилась к нему:

– Простите, вы тут давно стоите? – мужчина был явно не араб, но не походил и на туриста, и Милочка заговорила с ним на иврите.

– Я… да… стою… – невпопад ответил мужчина, но тут же перевел на Милочку рассеянный взгляд и повторил более внятно: – Да, я здесь… стою… некоторое время.

– Вы случайно не заметили, не проходил тут молодой человек, высокий такой блондин в синей куртке? С буханкой хлеба в руках?

Мужчина внезапно оживился:

– Ах, так это была его буханка! Какая неловкость! Я ее нечаянно сбросил прямо в снег и даже не поднял…

– Значит, вы его видели? Когда? Куда он пошел? – лихорадочно допытывалась Милочка.

– Вот это, видимо, остатки от нее, – продолжал человек, указывая на кучку раскисших хлебных корок. – При нем собачка была, она, наверное, пое… – Человек вдруг задохнулся и прошептал еле слышно: – Вы его знаете? Кто он? Откуда он?

– Я вас очень прошу, – Милочка напрягла все силы, чтобы говорить медленно и убедительно, чтобы ее слова дошли до этого, видимо, безумного, прохожего, – пожалуйста, скажите мне, когда вы его видели и куда, в какую сторону он пошел?

Человек не отвечал, только дышал прерывисто и ищущим взглядом смотрел на Милочку.

– Налево? Во-он туда? – Милочка, как ребенку, показала ему на дорожку, ведущую вверх, на гору. – Или туда? – она махнула в сторону греческой церкви. – Или, может быть, туда? – И она вытянула руку по направлению к Львиным воротам.