Что еще выбивало почву из-под ног, так это вопрос о ее возрасте. С виду не старше восемнадцати-девятнадцати, но, судя по некоторым оговоркам, она бывала на Земле и прошлым долгианским летом, и позапрошлым, и помнит, как все тут было по-другому, в постштатовскую эпоху, до Золотой Федерации.

Однажды я исподволь подобрался к теме подвидов, на которые подразделялось до катастрофы население Долгой Земли: А – преждевременно стареющие, В – не затронутые мутациями, С – везучие долгожители. Обронил, словно хотел уточнить:

– Если ты волшебница, ты, наверное, из подвида С?

– Нет, – Чармела улыбнулась, но как-то грустно. – Я принадлежала к четвертому подвиду.

Что-то мне попадалось о гипотетическом четвертом подвиде… Ага, там так и было сказано, «гипотетический» – то ли есть, то ли надвое.

– Я читал, что насчет него никаких проверенных данных.

– Потому что никто не позволил бы их проверять, – она почти передразнила мою интонацию, но такое впечатление, что не нарочно. – Ты слышал о Высших? Я была Высшей. Мы были бессмертны, и мы были единственной настоящей властью на Долгой Земле. До тех пор, пока не случилась катастрофа. А если тебя интересует, сколько мне лет – тебя ведь это интересует? – восемнадцать. Столько мне было, когда меня сделали Высшей. Человек, который меня полюбил, с согласия остальных членов ассоциации. И все это время я чувствовала себя, как школьница, заблудившаяся среди времен, пространств, жестоких взрослых игр… Больше ничего на эту тему не скажу.

Ее загнутые на концах длинные ресницы были загадочно опущены, в глаза не заглянешь. Короткие темные волосы отливали радужным сиянием – словно она фейри, которая притворилась человеком, но кое-какие детали все же выдают ее истинную природу. Нежная кожа как будто мерцала, а на шее, впору гордиться, краснел утренний засос, однако вместо гордости я ощутил непонятную тревогу и рискнул спросить:

– Остальные «беглецы совести» – тоже Высшие?

– Да, – бросила Чармела с прохладцей, давая понять, что продолжать этот разговор не хочет.

Понятно, почему с ними так носятся: бывшие хозяева жизни, отстраненные от власти Советом Согласия, вряд ли остались на бобах – наверняка на Земле у них и банковские счета, и вложенные в дело капиталы… Не побираться пришли. Хотя, кто помешает долгианскому правительству поставить вопрос об аресте имущества? Поэтому здесь они, скорее всего, надолго не задержатся: распродадут, обменяют, обналичат – и рванут в Дальний Космос, где их никакие «политические бандиты» не достанут.

В другой раз я поинтересовался, уверена ли Чармела, что для нее не опасно будет вернуться на Долгую. А то и сама попадет под раздачу, и я останусь без сопровождения – как стеклянный человечек посреди автострады в час пик, черт бы побрал этого Рунге с его образным мышлением. Естественно, вслух я ничего недопустимого не брякнул.

– Меня не тронут, – она глянула из-под ресниц быстро и тревожно. – Я оказала важную услугу двум влиятельным членам Совета. Кое о чем их предупредила. И тот, и другая обещали, что у меня не будет неприятностей, так что по сравнению с остальными нашими я на особом положении.

Когда Чармела, договорив, сцепила изящные тонкие пальцы, жест у нее получился бессознательно трагический, почти обреченный. Гм, и это называется – «не будет неприятностей»?

– Мне бы желательно знать, что тебя беспокоит, чтоб я тоже имел в виду.

– Ничего такого, что тебя касается, Диплодис.

Бывшая Высшая с Долгой Земли дала почувствовать, что я зарываюсь. Не взглядом и не тоном – чем-то едва уловимым, неназываемым, однако проигнорировать это было никак нельзя. И через минуту, проявив очевидную непоследовательность, объяснила, в чем дело:

– Я думала, что смогу выторговать безопасность для двоих, но они сказали, речь только обо мне. Дай сигарету.

Я молча выполнил ее требование.

– Сволочи, – резко затянувшись, бросила Чармела. – И этот, и Янари. Если б банда покойного Андреаса взяла заложника, хорошо бы им было, и хороши бы они были. Ладно, Диплодис, забудь, это мое личное. Мне с их стороны ничего теперь не грозит, откупилась, остальное не твое дело.

Нетрудно было догадаться, что она хотела спасти от преследований своего бойфренда, но не выгорело: те, кому она слила информацию – вероятно, о готовящемся нападении? – не стали распространять свою благодарность на еще одного фигуранта из стана противника.

И впрямь не мое дело. Хотелось спросить, что это за банда покойного Андреаса, но пришлось «забыть»: пожелание потребителя – закон, а в нашей паре, с какой точки зрения ни глянь, потребителем была Чармела.

Здесь никогда не наступало полной тишины: вокруг постоянно что-то шуршало, капало, булькало, хлюпало. Негромкие звуки, такие же водянистые и приглушенные, как неяркие краски этого местечка или процеженный сквозь сотню слоев синтепона дневной свет. Больше всего шума производил человек: скрип половиц и ржавой кроватной сетки, чавканье слякоти под ногами, треск сломанных веток, звяканье выброшенной банки, безнадежная надрывная брань – ругайся, не ругайся, тебя тут никто не услышит.

Неумолкающий шепот этого промозглого пасмурного мирка сводил его с ума.

Судьба мне вроде бы улыбнулась. Дональд, мой коллега, подкатил с предложением: как я смотрю на то, чтобы уступить эту командировку ему?

Дональда вечно тянет на какой-нибудь экстрим, такие уж у него потребительские предпочтения. Пока не открылись порталы, он собирался на Долгую туристом, расстроился из-за карантина. Для него побывать там – счастье, а мне век бы этого счастья не видеть. И на Чармелу он запал, кто ж на нее не западет?