Шестого проработали весь день. Я собрал двести образцов, а м-р Вортман — восемьдесят пять. Все они были очень хороши; среди них оказался дуб, тополь и другие виды. Я нашел также несколько рыбьих позвонков. Это был второй случай, когда мои находки остались неизвестными. Профессор Коп сказал мне незадолго до своей смерти, что эти образцы никогда не были изучены и определены.

В той местности есть пласт породы настолько легковесной, что она плавает на воде. Я бросил большой кусок в воду и с удивлением увидел, как он поплыл вниз по реке. Я первый раз видел такой камень — легче воды!

Седьмого мая, после двухнедельного переезда из Валла-Валла, мы добрались до Дэйвиля, расположенного ниже брода через южный рукав реки Джон-дэй. Одним из первых людей, которых я встретил там, оказался некий Билль Дэй, ставший вскоре моим помощником. Он много лет жил в той местности: он собирал коллекции ископаемых позвоночных и отсылал их обычно профессору Маршу. Я имел возможность приобрести большую и превосходную коллекцию у него и у другого горца, м-ра Вэрфильда, который также посвятил немало времени собиранию ископаемых. Оба они служили у профессора Марша во время его экспедиции по тем местам и были очень внимательными работниками.

Мы стояли лагерем на Тополевой реке (Коттонвуд-крик) и собирались перебраться к Заливу или Бухте, как он назывался. На протяжении более двухсот километров река Джон-дэй течет на восток вдоль Голубых гор, но здесь в Коттонвуде или Дэйвиле она сворачивает на север и прорезает в горах огромный каньон, глубиной в тысячу двести метров — Большой Проток, известный также под названием Живописного ущелья. В конце этого каньона горы отступают от реки огромным подковообразным изгибом, смыкаясь около нее снова несколькими километрами ниже. Этот амфитеатр представляет собой поразительно красивое зрелище. Ярко окрашенные глины и слои миоценовых вулканических пеплов Джон-дэйской свиты расцвечивают пейзаж зеленым, желтым, оранжевым и другими яркими тонами; а в отдалении, вздымаясь на шестьсот метров, встают ряды за рядами мощные базальтовые столбы, восьмиугольные призмы, причем каждый ряд отступает немного от примыкающего к нему нижнего, а самый верхний увенчан вечно зелеными лесами сосен, елей и пихт. Никакое перо не в силах описать эту величественную картину.

С самого мелового периода, когда спокойное внутреннее море откладывало тысячи метров канзасского мела, здесь, в области Джон-дэй, происходили вулканические явления, действие которых не прекратилось почти до настоящего времени. Мне, действительно, часто случалось видеть вершину старой Маунт-худ в венце угрожающих облаков дыма, как-будто она готовилась снова излить потоки расплавленной лавы и опустошить область.

Когда впервые началась вулканическая деятельность, огромные массы пепла, вероятно, оседали в озерах и покрывали остатки животных, которые накоплялись там веками. Потом потоки лавы залили леса, погребли их вулканической породой шестисот метров высоты. Откуда и как могли явиться эти огромные количества расплавленной породы? Выступающая жила пересекает Залив, и на двадцать два километра вдоль ее краев лежат базальтовые столбы, словно поленницы дров; поэтому мы знаем, что часть лавы была выдавлена из-под земной коры через узкие трещины.

Я помню, как мы однажды стояли с дядей Джонни Кирк, отшельником, который поселился у Залива, около его хижины; он указал мне базальтовые утесы, башнями поднимавшиеся перед нами, и важно заметил: «Все — из растительного вещества». Он находил не раз у их основания, остатки лесов, которые залила лава, и вывел заключение, что вся масса утесов представляет собой такие же остатки.

Прежде чем перевезти все снаряжение к залежам ископаемых, я сел верхом и проехал вперед, чтобы осмотреть местность. Следуя по верховой тропе, которая вела вверх по отлогому скату к западу от каньона, изображенного д-ром Мерриамом в его описаниях слоев Масколл, я достиг плоскогорья, которое оказалось водоразделом между Тополевой и Березовой речками. Здесь я нашел, что тропинка, ведущая вниз к устью речки Березовой, была очень крута: легко можно было поскользнуться и скатиться до самого низа, на несколько сот метров. Я побоялся ехать вниз и слез с коня, но скоро увидел, что у орегонского пони хорошо приспособленные длинные ноги, и он может карабкаться вверх и вниз лучше, чем я.

Когда я добрался до реки при устье Большого Протока, я нашел, к моему большому неудовольствию, что все зеленые и бурые отложения, которые казались такими богатыми, расположены на другом берегу, где амфитеатр, о котором я упоминал, врезался в склоны гор. Мальчиком я научился плавать «по-собачьи», а так как река была не широка, то я решил раздеться, прыгнуть как можно дальше и остальной путь через реку проплыть; ведь я же хотел, проехав так далеко, найти, по крайней мере, несколько ископаемых и хорошее место для стоянки.

Задумано — сделано. Я прыгнул в воду, но слишком поздно понял, что плохо рассчитал: река, которая на большом расстоянии была стеснена стенами каньона, здесь вырывалась из темницы и неслась с поразительной быстротой и мощью. Меня потащило вниз, потом я наткнулся на камень и был подброшен в воздух, затем вздохнул и плотно закрыл рот, так как снова окунулся в воду. Река швыряла меня во все стороны, словно щепку, бросала о камни и вскидывала высоко в воздух; наконец, она устала от этой игры и выбросила меня в тихую глубокую заводь, под иву, за приветливые ветви которой я жадно ухватился. Там я висел, пока не собрался с силами, чтобы вылезти.