Шрифт:
Он сказал:
– Как командующему мне выгоднее предпочесть версию о самовозгорании пороха. Как честный человек, я убежден: здесь диверсия.
Кстати, в официальном заключении, утвержденном морским министром И. К. Григоровичем, было указано на «сравнительно легкую возможность приведения злого умысла в исполнение при той организации службы, которая имела место на погибшем корабле».
Флот не досчитался трехсот человек – одни ушли на дно вместе с «Императрицей», другие умерли от ожогов и ран в госпитале.
Угрюмый, черный как грач, похудевший, носатый Колчак пришел вечером домой, не раздеваясь, упал в кресло, вытянул ноги.
Из комнаты появилась Софья Федоровна – выплыла неслышной птицей, спросила озабоченно:
– Что случилось, Саша?
Колчак неприязненно посмотрел на жену.
– А ты разве не знаешь, что случилось?
У Софьи Федоровны от резкого тона мужа обвяли плечи.
– Как не знаю... Все знаю.
– А спрашиваешь. – Колчак недовольно пошевелился в кресле, усаживаясь поудобнее. – Собирай вещи, мы уезжаем.
– Куда?
– Для начала в Петроград, в распоряжение министра Григоровича. А потом видно будет. Меня снимают с должности.
Софья Федоровна обреченно прижала пальцы к губам.
– Как?
– Это вполне естественно. Утопить такой корабль и не ответить за него... Так не бывает. Уже и новый командующий флотом на мое место определен. – Колчак, как обиженный мальчик, подтянул к креслу ноги. Было сокрыто в его надломленной позе что-то горькое. – Не удержались, не подождали даже выводов комиссии.
– Кто тебе сообщил об этом?
– Смирнов. А ему – какой-то чин из Главного морского штаба.
– А кого же прочат на твое место?
– Альфатера. [144]Василия Михайловича Альфатера.
– Господи, да он же – полное ничтожество.
– Это совершенно ничего не значит. У нас ничтожества занимают и не такие посты. У Альфатера большие связи в Ставке. Он – откровенный карьерист. Причем из тех настойчивых карьеристов, которые обычно всего добиваются. На мой взгляд, максимум, на что он способен, – шаркать ножкой по паркету. Насколько я могу догадываться, ему вместе с новым назначением приготовлен и флигель-адъютантский шнур на погоны.
– Господи! – едва слышно вздохнула Софья Федоровна.
– Вот и я о том же. Но не будем унывать, Сонечка, – с неожиданной горькой нежностью произнес он.
Конечно же, за гибель корабля надо было отвечать – в России во все времена кто-нибудь за что-нибудь обязательно отвечает и, случается, лишается головы, Колчак тоже приготовил свою голову для топора... Тем же вечером под балконом у него зафыркал штабной автомобиль. Колчак выглянул в окно – из автомобиля поспешно выбрался Смирнов.
У Колчака невольно дрогнуло, заныло тоскливо, удушливо сердце, приложил пальцы к груди, застонал еле слышно. Смирнова он встретил в прихожей уже одетым.
– Вас к прямому аппарату, Александр Васильевич, – сказал ему Смирнов.
– Кто на связи?
– Морской министр.
«Вот и все, вот и поставлена последняя точка, – тяжело и тоскливо, страдая от внутренней пустоты и холода, подумал он и поднял воротник плаща: его била дрожь. И состояние было такое, будто он заболевал. – А что дальше – непонятно. Хотя совесть моя чиста – я не виновен в гибели „Императрицы Марии“.
Под колесами автомобиля дребезжала, вызывая зубную боль, мокрая булыжная набережная, с неба сыпалась водяная пыль.
В штабе Колчак, не раздеваясь, поднялся в комнату связи, к телеграфистам.
Старший смены телеграфистов, пожилой прапорщик, протянул адмиралу узкую телеграфную ленту.
– Поехали! – приказал Колчак прапорщику.
Застрекотал аппарат.
«Как настроение, Александр Васильевич?» – спросил морской министр.
– Ответьте: «Настроение плохое», – проговорил Колчак.
Бобина аппарата медленно двинулась, подставляя ленту под текст, который поспешно отбивал телеграфист. Григорович отозвался так же коротко: «Поводов для уныния не вижу».
– Отбейте министру: «Благодарю за поддержку, ваше высокопревосходительство. Но тем не менее считаю себя виновным в гибели „Императрицы Марии“. – Колчак подождал, пока телеграфист отобьет этот длинный текст, телеграфист работал, как автомат, и, когда он умолк, Колчак продолжил: – Собираю вещи, чтобы выехать в Петроград».