А назавтра Колчак сам решил немного поиграть в революцию: публично присягнул на верность Временному правительству и организовал парад войск.

– Да здравствует победа революции! – кричал он на параде чужие слова и поднимал над головой наградную золотую саблю с надписью «За храбрость».

Матросы восторженно ревели «Ур-ра-а!».

Через сутки Колчак отдал приказ об обысках в крымских имениях членов императорской фамилии и об аресте близких родственников Николая Второго. Если они, конечно, там окажутся.

– Ур-ра-а-а! – продолжали реветь матросы – действия Колчака им нравились. – Колчак – настоящий революционный адмирал! – И пачками покидали корабли, чтобы сходить на танцы в Морское офицерское собрание.

Когда об этом сообщили Колчаку, он лишь поморщился. Офицеры в своем собрании, кстати, почти не появлялись.

– Канторович, наведите порядок среди... своих, – попросил Колчак своего «коллегу» – председателя ЦВИКа. Тот уныло развел руки в стороны:

– Не могу!

– Тогда возьмите маузер и шлепните пару горлопанов! Мигом все наладится.

– И это не могу. – Вид Канторовича сделался еще более унылым.

Революционное напряжение нарастало. При участии Колчака было произведено перезахоронение останков лейтенанта Шмидта [151]– руководителя восстания на крейсере «Очаков», расстрелянного в 1906 году. Колчак на митинге снова сказал речь – за собой он наблюдал словно со стороны и с горечью отмечал, что из боевого адмирала он потихоньку превращается в штатного политического говоруна, – эта речь его, как и прежние, также была принята с восторгом.

– Ну, как вам наш адмирал Колчак? – спрашивали черноморцы у своих корефанов – балтийских делегатов, не перестающих удивляться тому, что зима с весною в Крыму – все равно что лето на Балтике. «Лепота, – вздыхали они, – при таком климате ревматизма никогда не прижмет. Хорошо тут кантоваться!» – завидовали они черноморским матросам и на вопросы о Колчаке не отвечали.

– Ну, как вам наш Колчак? – продолжали приставать к ним черноморцы с разными «глупостями». – Хороший ведь мужик... Боевой.

– Поживем – увидим, – снисходили до туманных ответов балтийские делегаты. – Пока каши дают вволю, перестанут давать – скажем все, что думаем про вашего адмирала. Он у нас на Балтике также фигура известная.

Надо было выходить в море – флот давно не показывал свои зубы ни туркам, ни румынам, ни австриякам с немцами. Впрочем, после того как Вилли Сушона назначили командовать флотом на Балтике, воевать здесь стало скучно – скоро совсем достойных противников не будет. Хотя, по данным разведки, Сушон пока продолжал оставаться на здешнем театре войны.

Колчак распорядился перенести свой штандарт на линкор «Императрица Екатерина Великая».

– Приготовиться к выходу в море! – отдал он распоряжение штабу в тот момент, когда перед ним положили сообщение, что на линкоре «Императрица Екатерина» неспокойно. – Приготовиться к выходу в море! – повторил команду Колчак. Спросил у Смирнова: – Михаил Иванович, в чем дело?

– Матросы потребовали убрать с линкора офицеров с немецкими фамилиями. Обвиняют их в шпионаже в пользу Германии.

– Час от часу не легче! – Колчак ощутил, как у него раздраженно задергалась щека.

– А мичмана Фока – в попытке взорвать корабль.

– Кто это такой – мичман Фок?

– Храбрый и честный офицер. Воюет, как и все, – без малого три года... Неплохо воюет.

– А попрекают его, конечно же, тем, что он даже не знает, как пахнет горелый порох.

Колчак решительно нахлобучил фуражку-большемерку на голову, она мигом сползла ему на нос и сделала адмирала похожим на уличного уркагана.

– Вы куда, Александр Васильевич?

– На «Императрицу Екатерину»...

– Один? Это опасно.

– Нынче, Михаил Иванович, даже в гальюн ходить опасно.

– Я с вами, Александр Васильевич!

– Нет. Я один. – Колчак резко нагнул голову, набычился, и в ту же секунду Смирнов неожиданно увидел в его глазах некое смятение и понял: адмирал растерян.

Растерян он не по поводу какого-то конкретного случая – скажем, «немецкого» бунта на линкоре. Растерян от того, что творится в стране, он не понимает всего происходящего в России – как, впрочем, не понимает и сам Смирнов, – и вся его кипучая деятельность замешана на одном – на сознании того, что в открытом море во время шторма оставаться нельзя, надо прибиваться к какому-то берегу. Либо к одному, Либо к другому, либо... к третьему. Если он останется в море – непременно погибнет.