Между тем неисполнение докторских предписаний усиливало болезнь сэра Эдварда и ему каждый день становилось хуже. Он уже едва походил сам на себя, всегда сидел один, задумавшись, и сердился каждый раз, когда его кто-нибудь заставлял говорить. В парке была одна темная аллея, которая оканчивалась тенистой беседкой, больной ходил туда ежедневно, сидел по несколько часов молча, и никто не смел его беспокоить. Верный Том и почтенный Сандерс беспрестанно проходили мимо него так, что он непременно должен был их видеть, но напрасно: он притворялся, будто не замечает их, для того, чтобы не нужно было с ними говорить. Всего хуже было то, что он все чаще искал уединения и все дольше оставался один. К тому же зима уже приближалась, а известно, что туманные дни для несчастных, пораженных сплином, то же, что падение листьев для чахоточных. Все заставляло думать, что сэр Эдвард не переживет этого времени, если только не случится какого-нибудь чуда. Это чудо совершил один из тех земных ангелов, которые посылаются в мир, чтобы утешать несчастных.

Однажды, когда сэр Эдвард, по обыкновению, сидел в своей беседке, погрузившись в смертельную задумчивость, он услышал, что сухие листья в аллее хрустят под чьими-то ногами. Он поднял голову и увидел, что к нему идет женщина, по белому платью и легкой походке в этой темной аллее ее можно было принять за привидение. Больной пристально смотрел на незнакомку, которая осмеливалась его потревожить, и молча ждал ее.

Этой женщине на вид можно было дать лет двадцать пять, хотя на самом деле ей было несколько больше – женщина, цветущая уже не блестящей прелестью юности (которая так быстро проходит, особенно в Англии), но, если можно так сказать, второй красотой, которая складывается из угасающей свежести и начинающейся полноты. У нее были голубые глаза, какие нарисовал бы живописец, если бы хотел изобразить благотворительность, длинные черные волосы, от природы волнистые, вырывались из-под маленькой шляпки, которая, казалось, не могла вместить их. Черты лица были чистые и спокойные – такими отличаются женщины в северной части Великобритании. Одежда ее, простая и скромная, но сделанная со вкусом, представляла собой нечто среднее между тогдашним нарядом и пуританским костюмом XVII века.

Она пришла просить сэра Эдварда, славившегося во всей округе своей добротой, за одно несчастное семейство. Отец долго был болен и умер наконец накануне описываемого дня, оставив жену и четверых детей в крайней бедности. Хозяин дома, в котором бедная вдова жила со своими сиротами, был в Италии, а управитель, строго соблюдая интересы своего господина, требовал просроченной уплаты за квартиру и в противном случае грозил выгнать сирот из дому. Эта угроза была тем ужаснее, что уже приближалась зима, несчастные полагали всю свою надежду на великодушного владельца Уильямс-Хауза и просили ее ходатайства.

Она рассказала все это таким трогательным голосом, что слезы навернулись на глаза старого моряка – он опустил руку в карман, вытащил кошелек, полный золота, отдал его хорошенькой посланнице, не сказав ни слова, потому что адмирал, как Виргилий у Данте, от долговременного молчания разучился говорить. Незнакомка, со своей стороны, в первую минуту живой признательности, которой удержать была не в силах, схватила руку сэра Эдварда, поцеловала ее и скрылась, торопясь к несчастным, которые и не мечтали, что Бог пошлет им такую скорую и обильную помощь.

Оставшись один, сэр Эдвард стал думать, что все это привиделось ему во сне. Он посмотрел на сад вокруг себя: белое видение исчезло. И, если бы приятное ощущение на руке и недостаток кошелька в кармане не доказывали ему, что это действительность, он был бы твердо уверен, что грезил наяву. В это самое время Сандерс будто случайно проходил по аллее, и сэр Эдвард, против своего обыкновения, кликнул его. Сандерс в удивлении остановился. Батюшка сделал ему знак рукой. Сандерс, едва веря глазам своим, подошел, и сэр Эдвард спросил его, кто была эта женщина.

– Анна-Мэри, – отвечал управитель таким голосом, как будто каждый должен знать, кто она такая.

– Да кто же такова эта Анна-Мэри?

– Как? Неужели ваше превосходительство ее не знаете? – спросил Сандерс.

– Да, конечно, не знаю, иначе бы не спрашивал! – вскричал сэр Эдвард с нетерпением, которое было уже очень хорошим знаком.

– Кто она? Это благодетельница бедных, ангел-утешитель страждущих и огорченных. Она, должно быть, просила вас о каком-нибудь добром деле?

– Да, она, кажется, говорила мне о каких-то несчастных, которых следут сей же час спасти от нищеты.

– Я так и знал, это обычное ее занятие. К богатым ее ведет милосердие, к бедным благотворительность.

– Да кто же эта женщина?

– С вашего позволения, она еще девушка, добрая и прекрасная девушка.

– Да какая мне разница, женщина она или девушка! Я вас спрашиваю, кто она такая.

– Никто этого толком не знает, ваше превосходительство, хотя догадок много. Лет тридцать назад… Да! Точно, это было в шестьдесят четвертом или шестьдесят пятом году… Ее отец и мать поселились в Дербишире – они приехали из Франции, куда, как говорят, удалились вместе с претендентом, отчего и все имение их конфисковано и им велено не подъезжать к Лондону ближе шестидесяти миль. Мать была тогда беременна и через четыре месяца после того, как они сюда приехали, родилась Анна-Мэри. В пятнадцать она лишилась отца и матери и осталась одна-одинешенька с сорока фунтами доходу. Этого было слишком мало, чтобы выйти замуж за господина, и слишком много, чтобы выйти за простолюдина. К тому же, она, вероятно, из хорошего дома и получила прекрасное воспитание – ей и нельзя было выйти за простого человека. Она осталась девушкой и решилась посвятить благотворительности всю свою жизнь. С тех пор Анна-Мэри с величайшим рвением исполняет принятую на себя обязанность. Она немного знает медицину и пользует всех бедных больных, а где лекарства уже не помогают, тут поможет ее молитва, потому что здесь все считают ее чем-то неземным. Немудрено, что она осмелилась беспокоить ваше превосходительство, чего никто бы из нас не посмел сделать. У нее свои привилегии, а среди прочих есть и такая: куда бы она ни пришла, люди и не подумают остановить ее.

– И хорошо делают, – сказал сэр Эдвард, вставая, – потому что она почтенная девушка. Дайте мне руку, Сандерс, кажется, пора обедать.

К описываемому времени батюшка уже целый месяц не вспоминал об обеде. Он отправился в замок и к тому же пригласил Сандерса составить компанию. Честный управитель чрезвычайно был рад, что сэру Эдварду опять захотелось быть с людьми: видя, что он расположен говорить, Сандерс сообщил ему о некоторых делах по имению, которые давно уже принужден был откладывать. Но, видно, охота говорить у больного уже прошла или он считал эти вещи недостойными своего внимания: он не отвечал ни слова и погрузился в ставшую уже привычной задумчивость, из которой потом целый день ничто не могло его вывести.