Хассанейн встал и положил руку на плечо бен-Шарифа.

— Я верю тебе, — сказал он. — Если бы я мог утишить твое горе!

Бен-Шариф поднял на него полный муки взгляд.

— Когда ты найдешь убийцу, — тихо сказал он, — пусть я стану его погибелью!

— Прости, сын мой, но нет. Это тяжкая обязанность должна быть только моей. — Однако Хассанейна такая обязанность, кажется, тоже не радовала.

Мы с бен-Шарифом вышли. Теперь настала очередь Умм Рашид. Я подошел к ней, но она при моем приближении спрятала лицо.

— Мир тебе, о госпожа, — сказал я. — Шейх желает говорить с тобой.

Она в ужасе уставилась на меня, словно я был афритом. Она попятилась прочь.

— Не подходи ко мне! — завопила она. — Не говори со мной! Ты не из Бани Салим, ты для меня никто!

— Прошу тебя, госпожа. Шейх Хассанейн желает….

Она упала на колени и начала молиться.

— О мой Бог! Велики мои испытания и горести, глубоки мои скорби и страдания, и малочисленны мои добрые дела, и тяжко гнетут меня грехи мои! Потому, Господь мой, я и заклинаю Тебя во имя величия Твоего…

Я попытался поднять ее, но она снова начала визжать и бить меня кулаками. Я попятился, Умм Рашид снова упала на колени.

Шейх вышел из шатра и что-то прошептал ей. Я увидел, как она решительно замотала головой. Он снова заговорил с ней, показывая рукой. Лицо его было кротким, а голос слишком тих, чтобы я мог разобрать его слова. Женщина снова покачала головой. Наконец Хассанейн взял ее под локоть и помог встать. Она разрыдалась, и бедуин отвел ее в шатер мужа.

Наконец он вернулся и начал вынимать утварь для приготовления кофе.

— С кем ты еще желаешь поговорить? — спросил я.

— Сядь, шейх Марид, — сказал он. — Я приготовлю кофе.

— Единственный подозреваемый — это Ибрагим бен-Мусаид.

Хассанейн вел себя как ни в чем не бывало. Он насыпал полную горсть кофейных зерен на маленькую железную сковородку с длинной ручкой. Поставил ее на горящие угли костра, который утром развела его жена.

— Если мы вовремя тронемся в путь, — сказал он, — то доберемся до Кхабы к вечерней молитве, иншалла.

Я окинул взглядом лагерь, но Фридландер-Бея не увидел. Два молодых человека по-прежнему копали девушке могилу. Некоторые из Бани Салим стояли рядом, обсуждая все подробности происшедшего, остальные уже разошлись по шатрам или присматривали за животными. Бен-Мусаид стоял один-одинешенек, спиной к нам, словно все это нисколько его не касалось.

Когда кофейные зерна поджарились так, как любил Хассанейн, он дал им остыть. Встал, достал небольшой козий бурдюк и принес его к костру.

— Здесь, — сказал он, — лабан, который жена готовит мне каждое утро, что бы ни случилось.

Это было сквашенное верблюжье молоко, напоминавшее йогурт. Я взял бурдюк и прошептал: «Бисмилла». Затем отпил немного, подумав: как странно, что все, начиная с моей матери и кончая шейхом Хассанейном, пичкают меня сквашенным верблюжьим молоком. Я не слишком его любил, но из уважения к хозяину сделал вид, что оно мне очень нравится.

Я вернул ему бурдюк, и он отпил немного лабана. К тому времени кофейные зерна остыли, и он ссыпал их в бронзовую ступку и растер каменным пестиком. У него было две джезвы: одна из светлой бронзы, блестящая и полированная, вторая черная от сажи. Он открыл закопченную джезву с остатками утреннего кофе и ссыпал туда свежесмолотый. Долил воды из козьего бурдюка и добавил щепотку толченого кардамона. Затем поставил закопченную джезву на огонь и стал осторожно помешивать кофе, пока тот не закипел.

— Возблагодарим же Аллаха за кофе! — сказал Хассанейн.

Он перелил его из закопченной джезвы в блестящую, затем снова в закопченную и снова в блестящую. Дал осесть кофейной гуще. Наконец он забил отверстие блестящей джезвы кусочком конопляной пеньки, для того чтобы отфильтровать кофе.

— Иль хамду лиллах! — сказал он. — Хвала Аллаху. — Он вынул три чашечки.

Я взял одну.

— Пусть вечно длится твой пир, о шейх, — сказал я.

Он наполнил мою чашечку, затем поднял взгляд.

— Ибрагим бен-Мусаид! — позвал он. — Иди пить кофе!

Бен-Мусаид повернулся и посмотрел на нас. Судя по лицу, он не понимал, что делает шейх. Он медленно подошел к нам.

— О шейх, — с подозрением спросил он, — у тебя что, нет более важных дел?

Хассанейн пожал плечами:

— Всему свое время. Бани Салим не торопятся. Сейчас время пить кофе. Освежись! — Он протянул одну из чашечек молодому человеку.

Мы выпили по чашечке, затем еще по одной. Хассанейн лениво болтал о своей любимой верблюдице, которая поранила ногу и, возможно, не сможет везти его через покрытые гравием равнины на юг.