— Поэтому, девочки, — высоко подняла черные брови Дина, — присматривайтесь внимательнее к красавчикам. Конечно, рост, осанка, бицепсы глаз ласкают, да ведь счастье, как говорила моя бабушка, не с лица пить…

Тоня думала: «А мой Антон, — она впервые про себя назвала его так, — и красивый, и благородный…»

Она поднялась:

— Может, я буду говорить о вещах общеизвестных… Словами не смогу выразить и сотой доли… Внутренняя красота — это прежде всего душевные качества, доброе отзывчивое сердце, умение быть другом. Встреча с таким человеком — праздник.

Тоня, густо покраснев, села. Девушки понимающе переглянулись, а когда окончился урок и Зоя Михайловна вышла из класса, чья-то озорная рука по-школярски написала на доске мелом:

«Антон + Тоня = Антония».

Тоня любила Антона. Его деликатность, простосердечие, веселый нрав как нельзя больше пришлись ей по душе. Но ведь любят не за что-нибудь. Чувство Тони было стыдливо, и хотя они уже были вместе и в театре, и на концертах в филармонии, и просто так гуляли вечерами по улицам, — она не смела взять его под руку или сказать что-то теплее обычного. Да и Антон, видно, боясь обидеть ее даже неосторожным жестом, не разрешал себе ничего.

Невольно сравнивая Тоню с Ларисой, он думал, насколько Тоня лучше, чище. У Ларисы какая-то дразнящая, порочная красота, к ней невольно влекло — но и отталкивало. О тех поцелуях под деревом у Ларисиного подъезда Антон, боясь потерять Тоню, не рассказывал. Ну, было и было, быльем поросло.

Правда, месяц назад он случайно встретился на улице с Ларисой. В меховой шубке и шапочке, в высоких сапогах, издали помахала ему, крикнула:

— Напрасно исчез!

Очень сближала Тоню и Антона их работа в комитете комсомола.

Антону часто давали поручения: то провести военизированный поход группы, то связаться с комсомольцами базового завода или еще что-нибудь. Уже знали, что Дробот парень обязательный и в любом случае на него можно положиться.

Антон терпеть не мог «яколок», зазнаек и болтунов, чувствовал себя неловко, если его хвалил Петр Фирсович или о нем одобрительно упоминали в училищной стенгазете.

— На копейку сделал, а расписали буквами с голенище, — невольно подражая отцу, говорил он в таких случаях.

Единственный человек, кому Тоня призналась в своем чувстве к Антону, была Галя.

Дина, та стала бы сразу критиковать Дробота, выискивать в нем недостатки. Дашкова прекрасно понимала, что многое, у Дины наносное, и напрасно она наговаривает на себя: «Я такая грешница, что на том свете буду копать ямы». Сейчас она до колик в сердце влюбилась в своего журналиста. Но Тоня боялась острого языка Дины.

Галчонок совсем другое дело. Слушал признания Тони, Галка жарко шептала: «Это настоящее. Ты поверь мне». И через секунду спрашивала:

— А ты не стара для него?

Тоня нерешительно говорила: «Разница между нами в несколько месяцев».

И Галя успокаивала: «Ну, ничего, ничего. Это сгладится».

В субботний вечер Тоня и Антон отправились в Дом культуры профтехучилища, прихватив с собой и Гришу.

В двухэтажном старинном особняке, почти у самой реки, было всегда многолюдно и весело. Здесь работали кружки хореографии, вокала, художественного чтения.

Сначала они увлекались работой в киностудии «Экран». Тоня написала сценарий фильма «Приходите к нам» — об их училище. Антон монтировал, а Гриша был осветителем и, по совместительству, озвучивал картину. Объявились собственные режиссеры, операторы, ассистенты; опытные «киношники» читали лекции. Ребята сделали фильм для показа в своем кинозале.

Но вскоре у Антона, Гриши и Тони появилось новое увлечение — драмкружок «Ровесник», прозванный «драмгамом». Гама было действительно изрядно, а увлеченности — еще больше. Руководила кружком пожилая артистка-пенсионерка Розалия Семеновна, женщина в прошлом, вероятно, очень красивая. Еще и сейчас она была статна, осаниста, следила за собой, глаза в тонких лучиках морщин светились молодо. Своих питомцев Розалия Семеновна называла не иначе как детьми, и это их нисколько не раздражало — хорошо было иметь такую мать.

Она подкармливала их домашними пирожками, ватрушками. Сюда приходили, как домой. Любили и разлапистую вешалку, что вечно заваливалась, и белые плафоны на стенах, и глубокие кресла репетиционной.

В драмкружке вели свой коллективный дневник — в синей, видавшей виды обложке с какими-то таинственными, похожими на иероглифы, царапинами. В дневник этот каждый мог записать все, что ему хотелось.

В «драмгам» приходили и те, кто давно уже стали самостоятельными людьми; они забредали на огонек к «маме Розе».