Шрифт:
В связи со своим разорением и, как он выражался, «пролетевшей торговлей» и дававшей уже себя чувствовать нищетой и полной безработицей Слюзову пришлось пережить личную тяжелую драму.
Ой, девица бестолковая, Не люби ты парня бедного. Ты послушай бабу старую, А скажу я правду-истину: «Вот как есть-то будет нечего, Одежонка истаскается Да по детям-малолеточкам Все сердечко исстрадается, Так раскаешься, вздыхаючи, Свою долю проклинаючи. Ой, послушай, бестолковая: Не люби парня бездомного». Так старуха красну девицу Научала уму-разуму, А девица молча фартуком Утирала слезы горькие. Она плакала да думала: «Хорошо учить-советовать, А вели-ка быстрой реченьке Воротить назад течение».Нищета с каждым днем становилась ощутительней. В борьбе с нею Слюзов нанялся было в работники, но через месяц отказался:
— Заставляют шестипудовые ящики на спине носить, а я так измучен, что и трех пудов поднять не могу.
Наступили опять безработица и нужда, и «старая баба» из стихотворения восторжествовала: не допустила девичьей любви к бездомному человеку, Слюзов уехал внезапно из Москвы в Ростов-на-Дону, откуда лишь через год я получил от него известие, что живет он недурно: торгует вразнос галантерейным товаром и своими двумя новыми книжками, которые издала какая-то типография, разумеется, без всякого гонорара, и верит автору в кредит не более десятка экземпляров,
Как весна настанет — Я цыган в душе: В степи меня манит, К жизни в шалаше. Там бы на свободе Песенки я пел, Там бы на коне я Вихрем полетел, Там бы полюбил я Милую нежней, Там бы не стыдился Бедности своей.«Написал бы вам и раньше, да вышла заминка в делах: товара имею на 1 руб. 30 коп., а наличных от выручки не хватило на марку: все уходило на хлеб да ночлег».
К письму было приложено несколько стихотворений на обычные его темы — о лишениях и утратах:
Всю могилу понакрыла Молодая ива, А вокруг растет могилы Жгучая крапива. Не пускает та крапива Казака босого — Словно мать от дочки гонит — Бедняка-милого. «Ой, ты, жги, крапива, ноги, Жги больней, больнее. Меня люди не жалеют, Жги, ты, не жалея!» Так казак сказал, а ветер Речь понес и вскоре Разболтал травинке каждой О казачьем горе. На траве кобзарь в ту пору Отдыхал, и кашка Кобзарю то разболтала, Как казак-бедняжка Плакал долго на могиле, Причитая только: «Гой, ты, Катря, моя Катря, Зорька моя, зорька!»С тех пор я не видел более Слюзова, хотя переписывался с ним лет около двенадцати. То получал я письма из Ростова, то из Самары, то откуда-нибудь из провинции, и всегда из этих писем узнавал, что Слюзов издал новую брошюрку или новый сборник и что хорошо торгует им вразнос, но наличность «кассы» редко позволяет ему истратить семь копеек на марку.
Матушка, милая,— Вести печальные С родины я получил: Будто могилка твоя обвалилася, Крест повалился, подгнил; Вся заросла она травушкой сорною, Некому травку сполоть. Вновь возвратиться на родину милую Ты помоги мне, господь. Я бы песочком усыпал могилушку, Я бы слезами ее окропил, Знала бы ты, что, далекий от родины, Сын твой тебя не забыл.Так писал Слюзов, намереваясь посетить, наконец, свою родину — Казань, где в сырой земле лежала его мать, о которой он всегда вспоминал в радостные и тяжелые минуты жизни.
На могиле скорбя, Одинокий стою, Вспоминаю тебя Я, родную мою. Много лет не бывал У тебя я в гостях, Много бед испытал У нужды я в когтях; И в Москве голодал, И в Самаре я жил, В те года и страдал, И безумно любил, И, как вихорь, злой рок На меня налетал. Но везде твой сынок За себя постоял. Честь и гордость пока Не сломились нуждой, Ради хлеба куска Не кривил я душой, И не сгиб под грозой, Устоял я в бою И в гостях у родной, Не краснея, стою.Но неприветливо отнеслась к нему родина. После долгого промежутка я получил от Слюзова осенью 1898 года письмо из Казани. Называя себя «безродным на родине», он сообщает, что лежит уже около месяца в Александровской больнице.
«Долго, кажется, пролежу, и, быть может, в часовню стащат. До сих пор я был торговцем вразнос, за что здесь никакой платы не берут, и колотился кое-как, да вот занемог и больше месяца не шел в больницу, да, наконец, из сил выбился и вынужден был лечь в больницу. И не хотелось мне, ой, как не хотелось. Больница для казанских мещан бесплатная, и я лежу бесплатно. Недели две чая не пил и не курил. Это казенное не полагается, а больные не дают: сами все казанские сироты — нищие, и я такой же оказался, дошел «донельзя», так что у меня осталось на 28 копеек всего товара да на письмо к вам 4 копейки. Но, несмотря на все неудачи в жизни, я доволен жизнью, как никогда не был доволен. Радует меня все: небо, и травка, и моя разноска, но год был тяжелый у нас, и хлеб дорогой. Скучно в больнице. К больным ходят родственники, знакомые, а ко мне никто. Сирота на родине…»
В письме этом сказывалась не одна бедность, не одна беспомощность, но отчаянная и кровная обида. «Безродный на родине», «сирота на родине» — это был вопль оскорбленного умирающего человека.
Скончался Слюзов весной 1900 года в Казани. Вот последняя весть о нем:
«Исполняя вашу просьбу, уведомляю вас, что поступивший в 1900 г. на излечение в Александровскую больницу Алексей Иванович Слюзов помер в больнице 4 марта того же года и был похоронен на местном городском кладбище. Смотритель Александровской больницы С. Е. Боголюбов. Казань».