— Черт, сообразил хоть вовремя пиджак скинуть. Документы в кармане не прогорели, целы! — он легко вздохнул, усмехнувшись на валерьянку. Впереди ждал зал Неразгласки. Там-то он задаст перцу битому нутру по пиджаком. Мимо Неразгласки не пройдем, ангельски поправимся там.

Мы, всеобщие россияне, привыкли понимать под ангельским даром по утрянке любую адскую смесь под соленый огурец, мы с сочувствием вообразим, пожалуй, что и Чарли в своем зарубежье пригрозил своей утробе подобием чудовищного российского рецепта. Ну, не самогонкой, прости, Боже, пугнул битый громом и молнией мятый организм, а скажем, шампанским пополам с виски. А вдогонку фужером боржома! С салатом из краба. И тут наше простецкое понимание выздоровления поставило бы больного Чарли в тупик. Не сама заурядность пожелания дернуть стаканчик-другой замутила бы подсознание Чарли. Но при чем тут эта муть? Здесь же в наличии эликсир «Далай-Лама», атомный декохт с моментальным полураспадом «Воскресенье», извлечения из философского камня, капельки «Пот Анаконды»: изыски лазерной фармакологии в миллиграммах пыльцы. Вот это да, свежит насквозь, замолаживает моментом. Куда там варенухе, самогонке, бишь, или «Кристаллу» из техспирта. В зале Неразгласки выходец из мучительной Исповедальни под умным наблюдением бармена, по совместительству бакалавра наук, под наблюдением выходец становится бодр, шутлив и сыт. Ты отведаешь унцию омаров, блюдо крабов, зажуешь рябчиком. Моложавостью и благоуханьем разит от безгрешного теперь клиента на выходе из Киберии. Но пока что Диллона мутило. Напяливши на себя смокинг с плечиков, бывший покойник припомнил о кнопке уничтожения личной записи. Ткнул пальцем, промахнулся, получилось фрагментарное воспроизведение самого себя. Выслушал. Прелестно! Сойдет. Но желудок свело спазмой, и он, пришлось, наведался в туалет. Ну, сходил, вернулся и нервно ткнул куда-то на пульте в кнопку аннигиляций показаний. Тут же изъял стертую дискету выкинуть в помойку. И тут же рванул праздничный аккорд марша с выходной двери. И Джон под марш шагом бывшего морского пехотинца замаршировал на свободу.

Автоматика в Киберии безгрешна, тыкай только пальцем в кнопку по желанию. Хоть дубль поминальный заказывай. Но Джон ткнул куда-то и теперь хотел только вон, где кабак «Неразгласка» с драгоценными коктейлями.

Над головой полыхнуло документальное помилование «ПРОЩЕН!», а среди пальмовых куще родничком кроется калитка на выход. Очищен! Чарли нашарил на стене с пальмами, нажал, фонтан отвалился наружу, и он вывалился наружу.

Не каждому пациенту Киберии светит «Прощен!» и дует в спину прощевальный марш. У какого грешника вошь на аркане, тот и без музыки отбрящется. Козью морду из угла, может, и посунут бессеребренику, а если музыку дадут — только погребальную, реквием какой. Но побирушек почти не водилось среди прихожан. Небогаты только приличные. А вот те, у кого всего барахла навалом, — от них Бочка Помиловки и трещит по швам.

Чарли крепко хлопнул за собой родниковым фонтанчиком с пальмами, замок двери щелкнул оглушительно. В просторах кабака Неразглашенки сегодня табунилось много пришлых. Зевак. Свободных столиков с десяток всего. А «Неразглаской» ресторан поименовался потому, что здесь никто уж не болтал о криминальном, вывернув душу в Исповедальне. Посторонние же располагались за столиками как в кинозале: поглазеть на подлинных персонажей, дающих Голливуду сюжеты, доходы и образы для лепки своих неотразимых кинозвезд.

— Давка. Автобус! — хворый Чарли поморщился и взгромоздился на стул у прилавка. Тут же возник бармен-бакалавр.

— «Ламу» мне. «Далай-Ламу», наперсток. «Анаконду», ну и еще, сами смекайте. Все грехи мне аннулированы. Да, черт, первым делом фужер шотландского…

Мигом распорядившись с фужером, бармен повозился с замком массивного сейфа, изъял капсулу и выплеснул дозу сокровища в рюмашку. Чарли торжественно, парадно просмаковал атомное зелье на сотню тысчонок за наперсток, наполнился мощью и хладнокровно огляделся. Да. прорва праздношатающихся, охочих до чужого горя. Наслаждение тонкое! И тут еще важная деталь: некоторые из платных прихожан в припадках разгульного гурманства на свое усмотрение выдергивают из дискет саморазоблачений фрагменты своего чистосердечия — юридически нейтральные — и пускают записи в динамики Неразгласки. Нате! И сами слушают за столиками, погружаясь в воспоминания, и зал вместе, пресытившийся голливудской дешевкой видиков, внимает молча.

В этой богемной обстановке оживленный Джон преобразовывался в респектабельного Чарльза Диллона. Его ухо начало различать аляповатые врубки рекламы, восклицания соседей по столикам. А затем, затем… он услышал собственный голос! Полное изложение всех грехоизвержений вкладчика Киберии. Не ту кнопку нажал, простофиля!

Теперь золотая молодежь вокруг пялилась на него с неотразимой дерзостью восхищения. Чарли заметил внимание дерзкой шоблы, но остался равнодушен. Его правая булда и так широко известна населению и левая не лишена популярности. Но некий нагловатый юноша со столика крутых парней поднялся в сторону Чарли в сопровождении ухмылок компании.

— У Вас, сэр, ширинка на штанах расстегнута. Сэр Чарли…

«Шустрый щенок, — мелькнуло у сэра, — их пятеро, вон лыбятся, сопля зеленая. Простим. Сам скаутом был».

Чарли Диллон просиял роскошной улыбкой наглецу:

— Ширинку, бой, я застегнул навсегда месяц назад. Сломалась. Навсегда. Хочешь, расстегни. В общем, проваливай, сопляк!

Тот мигом провалился, а Чарли все же застегнулся, но в башке стукнуло: «Им ИЗВЕСТНО МОЕ ИМЯ!»

Ошеломленный открытием, Чарли коснулся губами кромки хрусталя. Еще обернулся. Со всех столиков жгли взгляды. А с некоторых слышалось: «Неужто и в самом деле Диллон?! Но какова наглость! Сам о себе всю пленку Покаяний приказал прокрутить… Прямо царское хамство. Калигула!»

— Да, порода сатанинская. Видно! — слышал Диллон, не понимая пока своего рассекречивания. И чтобы разобраться, затребовал еще фужер.

— Чарльз, больше лучше нельзя, — отрезал бармен, — Вы хоть и супермен, но истины в вине почти нет. Давай десять капель «Анаконды»?

Да, молекулы этого суперэликсира, спрессованные миллионами атмосфер термояда в глубинной шахте полигона, да, наперсток этих оживляющих хоть труп миллиграммов котируется за чарку бриллиантов или пивную кружку чистого жемчуга. Но не термоядерные котировки озадачивали Диллона. И он в упор спросил бармена:

— Парень, кто я такой?! Почему все здесь меня опознают?

Бармен усмехнулся:

— Да послушай, миляга, что со всех мегафонов кричат. На всю катушку твои самоизобличения, милый!

С купола кабака «Неразглашенки», по российским понятиям — ресторан для самых-самых, гремела записная речуга Диллона: в будущем — обязательно барона. И звучало из-под купола так:

— Да, я раб Божий, червь твой, Вседержитель, Чарльз Спенсер Диллон, урожденный Джоном Смитом… — текст шел адаптированный электроникой, — повинен в сокрытии пары миллионов от налогов, в блуде прелюбодеяния грешен, смертоубийство ближнего содеял… — звуковой текст поехал трактором. Чарли-Джон, цепенея, слушал саморазоблачения, достойные Нюрнбергского процесса. Показаний хватит и на два электрических стула. На три. Но первый испуг он подавил мощным напряжением воли. Реклама в печати ему, конечно, выйдет грандиозная, но адвокатов придется ангажировать суперпрестижных. Но хоть чуток неопределенности, вызванной помутнением в Исповедальне.