Шрифт:
Они не могли сейчас сидеть «в холодочке» и, не сговариваясь, молча побрели вдоль по штреку куда глаза глядят, шлепая по воде. Они шли долго и молча, каждый думая про себя, но оба — об одном.
— Теперь все смеяться над нами будут! — наконец, горько прошептал Виктор. — Долго теперь над нами смеяться будут.
И Андрею пришлось его утешать:
— Никто не будет смеяться, Витя, что ты! Им дядя Прокоп не даст, вот увидишь! — Он обнял приятеля за плечи и стал горячо шептать: — Этот Свиридов, он, видишь, кулак, ты ведь сам слышал. Мы еще покажем ему, вот погоди!
Сзади них уже давно нарастал и нарастал дальний гром, он становился все ближе и ближе, а они и не слышали. И только когда где-то уже совсем близко раздался дикий, пронзительно-резкий свист, они обернулись и увидели: на них несется «партия». Уже было слышно, как хрипит лошадь, как что-то кричит им коногон.
И тогда они заметались между рельсами, не зная, что делать, куда спрятаться... И вдруг побежали по штреку. Побежали что есть сил.
— Скорей, Витя, скорей! — торопил Андрюша. Но их уже настигал резкий, как свист хлыста, коногонский свист, и только тогда догадались они, что надо просто сбежать с рельсов и прижаться к стойкам. Они так и сделали, и мимо них с грохотом пронеслась «партия». Чубатый коногон невольно захохотал, увидев бледных, перепуганных насмерть ребят, судорожно прижавшихся к стене.
Его хохот еще долго звучал под сводами шахты, наконец стих. И тогда ребята услышали смех совсем рядом — тихий, тоненький, какой-то восторженно-радостный и оттого еще более обидный.
Они обернулись — смеялась девушка. Они увидели ее сразу. Ее нельзя было не увидеть: она вся светилась. На ней было семь или восемь шахтерских лампочек; они висели у нее на поясе, болтались в руках, одна даже была на спине.
Девочка смеялась над ребятами: она видела, как они удирали.
— Он, как зайцы, как зайцы косые! — в восторге выкрикивала она.
Ребята мрачно пошли на нее.
— Ты чего ржешь? — хмуро спросил Виктор.
Но девчонка только пуще залилась. Лампочки затряслись на ней, как бубенцы.
— А может, тебе морду набить, чтобы ты стихла? — предложил Андрей, и оба друга схватили ее за руки.
Она не стала ни вырываться, ни звать на помощь, ни визжать. Она только любопытными глазенками посмотрела на ребят: неужто побьют, посмеют? А ну, как это будет?
Виктор легонько толкнул ее от себя.
— И связываться не стоит, дура-а! Смотри, в другой раз не попадайся!
Она засмеялась.
— Зайцы, зайцы косые! — запела она. Но они уже пошли прочь. Как ни странно, а хоть и не отвели они душу, не избили девчонку — одну за всех, — а им стало легче. Этот день пройдет и забудется; им еще жить и жить! Ну и пусть смеются, а все-таки они не убоялись остаться одни в лаве, когда Свиридов ушел!
Они знали теперь, что в шахте, как и в жизни, есть и трудности, и радости, и хорошие люди, и злые...
8
В ту же ночь с шахты убежал Братченко. Об этом узнали только утром, когда все проснулись. Койка Братченко была не смята, на подушке лежал комсомольский билет. Не было ни письма, ни записки — только комсомольский билет на подушке. Но и так все было понятно.
Комсомольцы собрались вокруг койки. Они стояли молча, будто тут на койке лежал покойник.
«Вот и первый!» — тревожно подумал Андрей.
Светличный взял билет с подушки и медленно вслух прочел: «Братченко Григорий Антонович».
— Запомним! — жестко сказал он. — Братченко Григорий Антонович, — и вдруг с силой швырнул билет на койку. — Подлец ты. Братченко Григорий Антонович!
— Он от воздуха затосковал, — смущенно сказал Мальченко, в эти дни подружившийся с Братченко, их койки были рядом. — Все на воздух обижался. Он на свежем воздухе вырос, в степи. А тут на шахте...
— А мы что же, в пещерах жили? — зло перебил его Светличный. — Нам небось тоже свежий воздух люб. А не бегаем. Нет, видно, легко ему билет достался, легко и кинул. Только врет! Ничего, — погрозился он. — Теперь ему нигде свежим воздухом не дышать! Для него теперь везде воздух отравленным будет. Иуда!
— Надо в его организацию сообщить, — предложил Глеб Васильчиков, парень из Харькова.
— В газеты надо написать, вот что! — крикнул Виктор. — Пусть все знают!
Ребята зашумели.
— И в газеты и в ЦК комсомола.
— А если матери его написать: вот какой у вас, тетенька, сын подлец, а?
— Мать здесь при чем?
— А пускай воспитывает лучше! Не растит подлецов!
— Смалодушничал он, может, еще сам вернется, — раздался чей-то неуверенный голос.
— Вернется. Жди! — захохотал Виктор. — Такие не вертаются!