Но Виктор уже не мог остановиться.

Беглым шагом пересек он поселок и, только когда вышел на шоссе, перевел дух. Ну, вот. Теперь три километра до вокзала — все. Завтра он уже будет далеко.

Он огляделся. Вокруг него, на шоссе, не было так пустынно, как ему сперва показалось. И тут, и там, и впереди него, и сзади брели в тумане люди, так же, как и он, с сундучками или с мешками за спиною; ветер доносил их хриплые голоса, топот их шагов. Виктор догадался — это летуны. Это было неприятно ему. «Еще, чего доброго, и меня за летуна примут». И тут же подумал с горечью: « А кто ж ты теперь такой? Терпи!»

Еще там, в поселке, никто не мог бы угадать в нем дезертира. Даже сундучок не был уликой; можно было подумать, что просто идет человек в баню...

Но тут, на привокзальном шоссе, все очевидно! Теперь не отодрать, не обособить Виктора от этой темной толпы. Тут все одного поля ягоды, все — бродяги, перекати-поле, люди без роду и племени, без стыда и совести, без любви и правды... В них все фальшиво: и паспорта, и имена, и души.

И вот теперь и он среди них. Он их попутчик. Он им принадлежит, их темному, безродному, цыганскому племени, и не только на этот короткий путь до вокзала, а надолго, может быть, на всю жизнь. Что из того, что в боковом кармане его пиджака аккуратно лежит его подлинный, нефальшивый комсомольский билет, который он из трусости — да, да, из трусости! — не кинул на подушку, убегая с шахты? Он никому не посмеет его предъявить. Да он уж и права на него больше не имеет! «Комсомольцы не бегают!» Теперь он должен скрывать, что был когда-то комсомольцем. Скрывать, что удрал с шахты. Все про себя скрывать. И жить под тяжестью тайны, фальшивой жизнью среди чистых, незапятнанных людей. Да разве ж такой жизнью можно жить?!

Снова послышались шаги сзади, кто-то тяжело дышал, настигая Виктора. Виктор глубже втянул голову в плечи, приподнял воротник пальто.

С ним поравнялся человек в старенькой шинельке без петлиц и в кожаной фуражке. Виктор украдкой посмотрел на него — человек был ему совсем незнаком. Он облегченно вздохнул. Поднял голову. Теперь можно идти спокойнее. Они шли рядом, искоса поглядывая друг на друга. Человек в шинельке тоже был с сундучком — летун, вероятно. Свой.

«Свой? — возмутилось все в Викторе. — Нет, я не такой, как они!» — «А какой же?»

Человек в шинельке вдруг издал резкий, пронзительный звук, — так цапли кричат на болоте. Виктор испуганно оглянулся: что это с ним? Плачет? Он всмотрелся: нет, смеется! Какой странный, злой смех...

— Вы что? — невольно спросил он.

Человек опять засмеялся своим странным, колючим смехом.

— Черт от ладана бегает, — сказал он. — А вы от чего?

— Кто, я? — растерялся Виктор.

— Все! — И он показал на дорогу. Там в тумане брели неясные, смутные фигуры, не люди — призраки. — Я б их всех собрал в кучу и головой в шурф. Разве ж с такими социализм построишь?

Виктор не отозвался.

— Саранча... — сказал человек в шинельке. — Чисто саранча... И откуда только взялось? Сроду такого не было... А вам стыдно! — неожиданно повернулся он к Виктору. — Комсомолец, небось?

— Да-а... Но…

— Стыдно! — сердито сказал шахтер — Эти пускай! Кулачье. Грызуны. Им сам бог ихний велел. А вам стыдно.

— Но я... не шахтер! — чуть не плача от стыда и отчаянья, закричал Виктор. — С чего вы взяли? Я... случайно... Я у товарища был... в гостях... — Он видел, что человек не верит ему, смотрит на него искоса и подозрительно. Неужели теперь все всю жизнь будут на него так смотреть? — Я… в гостях был... А сам я в городе работаю... — торопливо бормотал он. — Ей-богу!.. Хотите, я вам документы покажу? Честное слово!

«Зачем же еще честное слово дал? — тут же рассердился он на себя. — Окончательно становлюсь скотиной!»

Но ему так хотелось, чтобы поверил ему хоть этот незнакомый, странный человек в старой шинельке и кожаной фуражке.

— А-а! — протянул, наконец, тот. — Ну, тогда извините... — Он слабо улыбнулся и объяснил: — Душа болит на такое смотреть. Я б их всех, бродяг, головою в шурф!.. Самый это ненавистный мне человек — бродяга. Вы с «Марии» идете?

— Да-а... да... с «Марии».

— Не видал я вас на «Марии».

— Я же говорю, в гостях был... Недолго... — обрадованно затараторил Виктор. — Там товарищ у меня... Андрей... А сам я в городе живу... Разве б я позволил себе... убежать? — сказал он, по-детски краснея и сам чувствуя, что краснеет, и злясь на это.

— Ну да! — благодушно сказал шахтер. — А то показалось мне, что где-то я вас видел... Бывает!

На шоссе появились фонари. Вокзал был уже близко.

Человек в шинельке бросил косой взгляд на попутчика, — Виктор теперь не ежился, не прятался, старался открыто смотреть, прямо в глаза, — и повторил:

— Да, бывает!.. Вот теперь я вспомнил: я тебя на собрании видел.

— Что?.. — испуганно остановился Виктор.

Человек в шинельке подошел к нему вплотную, взял за борт куртки и сказал шепотом, дыша прямо в лицо:

— Теперь удираешь, сволочь?..

— А ты... а ты?.. — разозлился Виктор. — Ты ж тоже с сундучком... Ты тоже...

— Я в армию, на сборы! — сказал шахтер и брезгливо оттолкнул от себя Виктора.

И Виктору пришлось бежать от этого человека в шинели.