– А вот и не мешало бы. Может быть, я еще в те годы в вас ваше истинное призвание разглядел.

Тут уж я не выдержала и рассмеялась:

– Старый лис из любой ловушки выход найдет!

– Ну, не такой уж и старый! – возразил Солдатов. – Мы с Панфиловым, между прочим, с одного года, – и предложил: – А не выпить ли нам мировую у меня в кабинете?

«А можно, – подумала я. – Заодно и узнаю, что же это за убийства такие необыкновенные», – и сказала: – Я за рулем, поэтому мне только кофе.

Но Федор Семенович, извиняясь, развел руками.

– Электричества на заводе нет, так что кофе не будет:

Солдатов, или Пончик, как его звали за глаза в райотделе, был невысоким, каким-то кругленьким человеком с конопушистым простяцким лицом и небольшими хитрыми голубыми глазками, которые, когда он злился, становились большими и круглыми. Обнаружив однажды, что от некогда буйной шевелюры остался лишь небольшой венчик седых волос, он решил бороться с лысиной радикально, то есть просто побрил голову, и с тех пор вызывающе блестел своей совершенно гладкой головой, что, вкупе с его фигурой, и послужило причиной появления такого прозвища – Пончик.

Наученный жизнью Федор Семенович, и раньше всегда знавший, с кем и как надо ладить, подготовился к нашей встрече заранее, потому что скатерть-самобранка была уже раскинута, но мне после плотного завтрака есть совсем не хотелось, и я ограничилась соком.

– Могу вас обрадовать, – сказала я. – Наумов признал, что не зря вас кормит. Так что, может, для вас все еще и обойдется. Но! С вас причитается!

Они недоуменно переглянулись.

– Для непонятливых объясняю: хочу послушать эту таинственную историю.

– Если с самого начала, Елена Васильевна, то я сейчас кого-нибудь за раскладушкой сгоняю, потому что это не на один день разговор, – предупредил меня Солдатов.

– Федор Семенович, да прекрасно вы меня поняли. Меня только убийства интересуют.

Они снова переглянулись.

– Ладно, – сказал Солдатов. – Слушай. Только давай уж по-старому: я тебя Еленой, а ты меня Семенычем, – раз мир у нас.

Я, соглашаясь, кивнула, и он начал рассказывать: – Первым, как ты уже знаешь, был Толька. Он мало того, что пил беспробудно, так еще и на иглу подсел. Лечили его, конечно, и не раз, но все без толку. Отец его отселил, чтобы эту рожу кривую каждый день не видеть, купил ему хорошую квартиру в доме с охраной в нашем же районе. Я этих парней сам инструктировал, да и доплачивали мы им, чтобы они, в случае чего, нам отзванивались. Так вот. Тольку поздно вечером 1 июня, крепко хваченного, водитель домой отвез. А утром… – Семеныч повел шеей и хрустнул пальцами – я этот жест еще со времен райотдела помнила, значит, неприятное что-то он сказать собирался. – А утром отец ему звонит, а трубку не берет никто, он – охране. Те говорят, что дома он, не выходил никуда. Ну, мы поехали – может, передоз у него. Квартира изнутри заперта, да так, что снаружи не открыть. Взломали дверь… А он перед орущим во всю мочь телевизором в кресле сидит. Уже холодный. И с дырой во лбу. Думали сначала, что застрелили его, а после вскрытия у него в башке стрелку металлическую нашли. Небольшую такую, сантиметров десять, не больше. Я таких и не видел никогда. Она туда полностью вошла, и из мозгов каша получилась, а отпечатков на ней никаких нет. Специалисты вычислили, что стреляли, хоть и непонятно из чего, с чердака напротив. А поскольку у Тольки окно открыто было, то никто, естественно, ничего и не слышал. А на чердаке тоже никаких следов не нашли. Как тебе?

– Семеныч, так не бывает! – растерялась я. – Это фантастика какая-то! А с остальными что было?

– Что было? Что было? – чуть не взорвался он. – Ритка же спилась начисто, и ее с территории дома, что там, в «Дворянском гнезде», построили, никуда не выпускали с тех пор, как она повадилась по соседям шастать, чтобы бутылкой разжиться.

Я поняла: так называли большой поселок коттеджей, расположенный на Волге под Баратовом, но охрана там, по слухам, такая, что и муха без пропуска не пролетит.

– Позору было! – Пончик покачал головой. – Да и в сад-то выпускать начали только после того, как забор двухметровый поставили, чтобы стыдобу эту никто не видел. Ладно! – он махнул рукой. – Не об этом сейчас. Так вот. В саду ее и нашли. В дальнем закуточке. Шнуром шелковым удавленную. И снова никаких следов. А в пятницу Лариску с детьми грохнули. Девчонок-то пожалели, просто скрутили им головы, как цыплятам, а вот над Лариской просто какой-то псих потрудился, – он невольно передернулся. – Ее…

– Нет, Семеныч, хватит. С меня достаточно! – остановила я его.

За время службы в милиции мне немало пришлось трупов насмотреться, попадались и довольно живописные, особенно после бытовых разборок по пьянке, но от таких жутких подробностей у меня невольно мороз по коже пошел и выпитый сок начал потихоньку нашептывать мне, что ему внутри совсем не нравится и он не прочь бы выйти обратно. Я сглотнула слюну, и Солдатов, поняв меня без слов, плеснул в бокал коньяк и протянул мне:

– На! За рулем не за рулем, а от таких новостей, один черт, не опьянеешь.

От выпитого коньяка я почувствовала себя немного бодрее и рискнула спросить:

– А как богдановская голова на столе оказалась? Я по телевизору видела, как ваши же рабочие об этом рассказывали.

– А потому, что отрезали ее, – буднично заметил он, но тут же взъярился. – Ты можешь себе представить, чтобы в разгар рабочего дня директору отрезали голову в его собственном кабинете, а никто ничего не заметил: ни как зашел убийца, ни как вышел. То есть путь, которым он прошел, понятен – через окно. Но следов-то опять никаких, и совершенно непонятно, чем с одного удара можно снести башку. Не топор же он с собой притащил? – Солдатов удрученно развел руками, – Ну, Елена, как тебе загадочки?