— И-э-эх, гнида! — с омерзением сплюнул Тимофей. — И жил сволочно, и умереть, как казак, не можешь... — Он с ожесточением бросил саблю в ножны, шагнул к Пляскину, державшему под уздцы его лошадь. Вздевая ногу в стремя, обернулся на жалко валявшегося в пыли Кормилова, добавил: — Выживешь — не дай тебе бог еще раз со мной столкнуться...

Уже за Серебровской, когда отряд добрался в полном составе и отделенные доложили Тулагину, что потерь нет, Хмарин с явным неудовольствием заметил:

— Зря, товарищ командир, не пустил ты в расход есаула. Сколько крови с нашего брата спустил, подлюга... Доведись до него, он тебя не пожалел бы.

— Он раненый, пленный, — совершенно отошел от горячности Тулагин,— а мы не разбойники, бандиты какие... — Сделал паузу, пристально посмотрел на бойца и уже не только для Хмарина, а для всех конников, закончил, усилив голос: — Мы — красногвардейцы, бойцы революционной армии!..

На стене станичного правления колыхались тени рябостволых берез. Слабый ветерок лениво барахтался в высоком кустостое подзаборной травы,

Марьевская, казалось, вымерла. Даже собачьим лаем не встретила конников Тулагина.

Тимофею рассказали, что недавно в Марьевской побывал отряд из эскадрона есаула Кормилова. Белоказаки, что варвары, лютовали в станице. По доносу кривоглазого Пантелеймона Харламина, человека от природы злобного, ярого противника красных, они арестовали, подвергли порке, расстреляли многих казаков, женщин, стариков. На днях белогвардейский отряд покинул Марьевскую, посадив атаманить в ней Харламина. Пантелеймон никогда не пользовался уважением у станичников, а с приходом семеновцев неуважение переросло во всеобщую ненависть к нему людей.

После налета карателей Кормилова станица все еще не могла войти в обычный ритм жизни. Беда побывала во многих дворах, и марьевцы, пригнутые ею, отрешенные от суеты привычных забот каждый своим горем, редко покидали избы и подворья.

Тулагин приказал отделениям Субботова и Хмарина разыскать атамана, активных его пособников и доставить к станичному правлению.

— Судить будем. По-революционному, — сухо сказал он.

В станичном правлении Харламина не было. Не нашли его и дома. Субботов и Хмарин взяли нескольких его подручных, в основном зажиточных стариков, чьи сыновья добровольно ушли служить к Семенову. А Харламин как в воду канул.

Мало-помалу на улице стали появляться марьевцы. Они стекались к центру станицы — правлению, где стихийно затевался народный сход.

— Пантелеймона кривоглазого подавайте! — требовал сход.

— Пущай ответ держит за надругание над казаками.

К правлению прискакал Хмарин.

— Нашли атамана. В курятник забился, стервец, — сообщил он Тулагину. — И пленников у него нашли. В амбаре под замком. Есть и наши, полковые...

Сход загудел зловеще.

— Вздернуть Иуду!..

— Кровь за кровь...

Одна иссохшая старуха протиснулась поперед других, заголосила:

— За што деда запороли? Пантюхе-ироду не угодил...

Одноногий казак-фронтовик грозил в сторону Тимофея посохом-палкой.

— Не повесишь кривоглазого, сами повесим!

Красногвардейцы и освобожденные из харламинского амбара пленные пригнали растрепанного, перемазанного куриным пометом атамана. Разъяренные марьевцы отхлынули от Тулагина, кинулись к Пантелеймону, намереваясь тут же произвести над ним расправу.

Тимофей побагровел, закричал зычно:

— Не трогать! По справедливости будем судить. Называйте выборных.

Окруженный бойцами, атаман упал на колени перед Тимофеем:

— Я ни при чем, господин... товарищ, ваше благородие. Я под силой... Меня заставили... Был приказ есаула Кормилова...

Разбирательство дела выборные судьи вершили принародно, прямо на крыльце станичного правления. В свидетельских показаниях недостатка не было.

— Никакой есаул в станицу не приезжал. Карателями командовал поручик. А арестовывали людей по указке Харламина, — рассказывали одни.

— Пантелеймон выдал семеновцам Бузгина, как лазутчика Лазо, хотя какой он лазутчик. Епифанцева самолично арестовал за сочувствие большевикам. Деда Викулина послал под розги за то, что когда-то оскорбил Пантюху...

Выборные единодушно вынесли приговор атаману — смерть. Приводили его в исполнение марьевские добровольцы. Атамана расстреляли за станицей в яру у Лысой сопки.

Пособников Харламина пощадили. У них было изъято оружие и конфискованы строевые лошади в пользу красногвардейского отряда.