Шрифт:
Осознание разгорается. «Ты хочешь устранить дефицитность, не просто деньги!»
«Именно». Джанни ухмыляется. «Это много большее, чем просто рост экономической производительности. Представь изобилие как экономический фактор. Не нужно никаких планов для экономики — просто бери из нее все, что тебе понадобится. Должен ли ты платить за воздух, которым дышишь? А должны ли выгруженные сознания — которые так или иначе будут составлять костяк нашей экономики — платить за процессорные циклы? Нет и еще раз нет. Так вот, хочешь ли ты теперь узнать, каким образом ты сможешь расплатиться в урегулировании развода? И могу ли я заинтересовать тебя, и твоего очаровательного нового менеджера, в одном моем маленьком проекте?»
Ставни раскрыты настежь, занавески оттянуты в стороны, и окна огромной комнаты Аннетт распахнуты, открывая дорогу утреннему бризу.
Манфред сидит на кожаном стуле для игры на фортепиано, и чемодан раскрыт у его ног. Манфред налаживает канал связи к стереоколонкам Аннетт, старинной обособленной системе с модулем доступа к спутниковому интернету. Кто-то взломал ее, грубо устранив алгоритм защиты авторских прав — на задней панели виднеются шрамы от паяльника. Аннетт свернулась на диване, укутавшись в халат и надев высокоскоростные очки, и вместе с коллегами из Ирана и Гвианы штурмует какую-то нестыковку внутреннего расписания Арианспейс.
Чемодан полон шума, но из стерео звучит регтайм. Вычти энтропию из потока данных, что одновременно станет его распаковкой — и останется информация. Емкость голографической памяти чемодана составляет триллион терабайт [88] , чего с большим запасом хватает для хранения всей музыки, фильмов и видео всего двадцатого века. И все, что там находится, не подпадает под контроль авторского права — оно классифицируется как сдельный труд для обанкротившихся компаний, произведенный до того, как ААОАП взялись за медиа. Пропуская музыку через стереосистему Аннетт, Манфред оставляет шум, с которым она свернута. Высококачественная энтропия — тоже ценная вещь…
88
Обычная голографическая память имеет своим ограничением дифракционный предел, и не способна хранить больше 1019 бит в кубометре. Триллион терабайт в чемодане — круче на семь порядков, мы еще долго не увидим такой плотности ни в повествовании, ни в реальном мире! Даже гиперспектральная голография может добавить к оптическому пределу только два порядка или три. А рентгеновская голография не обходится без очень необычных источников излучения. Компактный лазер на свободных электронах нам еще встретится, но на момент повествования чемодан Манфреда — это что-то очень высокотехнологичное!
И вот Манфред вздыхает и сдвигает очки на лоб, выключая все дисплеи. Он разобрался во всей расстановке, и он просчитал порождаемые взаимосвязи. Да, Джанни был прав — нельзя ничего начинать до того, как объявятся все игроки.
В какой-то момент мелькает чувство, будто он стар и медлителен — как обыкновенное человеческое сознание безо всяких дополнений. Поручения и действия толклись в его голове весь прошедший день, и с самого момента возвращения из Рима решительно не было времени передохнуть. У Манфреда развился синдром сокращения объема внимания — потоки информации воевали друг с другом за контроль над корой его мозга, непрестанно споря о том, как же разрулить всю эту кашу, и фокус внимания порхал, как бабочка. Никак не сосредоточиться, и все вокруг раздражает. Однако Аннетт справляется со скачками его настроения с удивительным спокойствием. Он глядит на нее и, сам не зная, почему, чувствует гордость. Определенно, она увлеклась довольно-таки всерьез, и определенно, она использует его в каких-то собственных целях. Но почему тогда ему настолько комфортней с ней, чем с Пэм?
Она потягивается и поднимает очки. «Правда?»
«Я просто думал!» — улыбается он. «Но прошло уже целых три дня, а ты еще ни разу не говорила, что мне следует поделать с самим собой».
Она строит мину. «Зачем мне это?»
«О, действительно… Я просто еще не…» Он пожимает плечами. Чувство, что в его жизни чего-то не хватает, еще не прошло, однако он уже не ощущает, что нехватку срочно требуется восполнить. Так вот, значит, какое оно, равенство во взаимоотношениях?.. И действительно ли это оно? И в детстве, чрезмерно огороженном стараниями родителей от опасностей и вообще от внешнего мира, и во взрослой жизни, он всегда был так или иначе — и часто добровольно — подчинен всем, с кем имел дело. Возможно, кондиционирование от склонности к подчинению наконец заработало. Но если так, откуда же творческий кризис? Почему уже неделю подряд к нему никак не приходят оригинальные идеи? Может ли так быть, что его особенный вид творческой деятельности — это отдушина, и высокое давление любовного порабощения необходимо, чтобы распускаться алмазными брызгами воображения? Или ему все-таки действительно не хватает самой Пэм?
Аннетт поднимается и медленно идет к нему. Он глядит на нее, он ощущает влюбленность и страсть, но он не уверен — считается ли это любовью? «Когда они появятся?» спрашивает она, прижимаясь к нему.
«А кто их знает…»
Дверной звонок звонит.
«О. Пойду-ка, встречу». Она шествует к двери и открывает ее.
«Ты!»
Голова Манфреда поворачивается рывком, как будто он на поводке. Ее поводке, хоть он и не ожидал, что она явится лично.
«Ага, я» — просто говорит Аннетт. «Проходи. Добро пожаловать».
Памела в сопровождении своего ручного адвоката входит в комнату, сверкая глазами. «Посмотрите-ка, что сюда притащила робокошка» — цедит она, пригвождая Манфреда взглядом, в котором гнева гораздо больше, чем юмора. Эта открытая враждебность на нее не похожа, и Манфред удивляется, откуда она взялась.
Манфред встает. До чего же странно видеть жену-повелительницу и любовницу (возлюбленную? соучастницу в заговоре?) бок о бок. Контраст разителен: в глазах Аннетт — ирония и ожидание развлечения, Памела — воплощенный гнев и искренность. Где-то за их спинами занял позицию лысеющий человек среднего возраста в костюме и с чемоданом документов — именно так мог бы выглядеть усердный слуга, в которого Манфреду, по видимости, суждено было превратиться рядом с Памелой. Манфред выдавливает улыбку. «Могу я предложить вам кофе?» — спрашивает он. «Представители третьей стороны, кажется, опаздывают».
«Кофе был бы замечательным, мне покрепче и без сахара» — чирикает адвокат. Он кладет папку на столик, возится с чем-то, скрывающимся в одежде, и в его очках появляется мерцание. «Включаю запись, я уверен, что вы все понимаете».
Аннетт фыркает и идет на кухню — там надо готовить вручную, что не очень эффективно, зато добавляет уюта. Пэм пытается вести себя так, как будто Аннетт не существует. «Так, так, так…» — она качает головой. «Я ожидала лучшего от будуара твоей французской девки, Мэнни. И, пока чернила на разводных документах выцветать не начали, ты не подумал, что промедление тоже стоит денег?»