Широко улыбнувшись, он натер мелом кончик кия и сосредоточился на игре.

— Кто сейчас бьет? — осведомился он.

— Лео. Его очередь.

Я нерешительно тронула короля за плечо.

— П-простите…

— С вашим песиком я уже знаком, — отмахнулся тот. — Однажды, во время прогулки, моя гнедая чуть его не раздавила.

Я бросила в сторону Пуаро такой свирепый взгляд, что на его месте кто угодно уже свалился бы замертво. Предатель! Значит, он тайком бегал к дворцовым аллеям, а мне ни слова?! И мало того что бегал, так еще и создавал аварийные ситуации!

Пес проворно сжевал последний бутерброд и, огласив комнату смачным чавканьем, рванул из бильярдной с такой прытью, что ему позавидовала бы любая гончая. Откланявшись, я устремилась за ним вдогонку, но дорогу мне неожиданно преградил — кто бы вы думали? — набивший оскомину Арчи Стайл.

— Знакомьтесь, — сказал он своему спутнику. — Жюли Лакруа. Она здесь сравнительно недавно, а потому дичится всех и вся.

— Чушь, — отрезала я. — Никого я не дичусь. А в данный момент, извините, мне надо срочно всыпать одному негоднику.

— Помнишь, я как-то упоминал о знатоке галактик и созвездий, — не отставал Арчи. — Так вот, это он, Лео Вердански. Прошу, как говорится, любить и жаловать.

Джентльмен в песочного цвета костюме снял свой соломенно-желтый цилиндр и галантно поклонился. Его аккуратные рыжеватые усики привели бы меня в умиление, если бы не спешка. Да и вообще, весь его облик представлял собой красноречивую срисовку с персонажей Достоевского. Не с отрицательных, конечно. В университетские годы я зачитывалась романом «Идиот», и князь Мышкин в моем воображении почему-то был очень похож на Лео. Добрые, смеющиеся глаза выдавали в нем человека кроткого и незлобивого. У такого, как он, наверняка было где-нибудь преданное сердце. По такому, как он, наверняка кто-то вздыхал в ночи…

Любого, кто глядел на Лео более пяти минут, неотвратимо тянуло на лирику. Я настроиться на лирический лад не успела, хотя эта неожиданная встреча всё же несколько остудила мой пыл.

Пока я добралась до центральной залы, из головы у меня совершенно выветрилось, куда и зачем я торопилась. Джаз играли здесь. Здесь раздавали напитки и кружились в танце пары. Только где это видано — танцевать джаз-модерн в чуть ли не средневековом обществе?!

— Ты видишь то же, что и я? — хрипло спросил Пуаро, на которого я едва не наступила. — Никак не пойму, в какую эпоху мы с тобой свалились. Мешанина какая-то.

Я зашипела на него подколодной змеюкой.

— В какой бы эпохе мы ни были, трепку я тебе задам эпохальную, уж поверь мне.

Он припустил от меня, как от чумы — только «цок-цок-цок» когтями по полу.

Нет, не для того я пришла на бал, чтобы по всем залам гоняться за непослушным псом. Надо наблюдать, завязывать новые знакомства, веселиться, в конце концов. Но веселиться что-то не получалось.

Многие в тот вечер были не расположены к развлечениям. Какая-то тощая, чахоточная особа с гранатовым колье сварливо вещала:

— Мир, мой дорогой Анри, есть не что иное, как сплав нелепостей. Меня эти нелепости нервируют ужасно! Вот, например, вчера: служанка заварила крепкий кофе и не добавила туда сахару. Нарочно, чтобы мне досадить.

— Отчего бы это, мадам Миления? — изумлялся Анри, поглаживая свои черные закрученные усики. Тут, куда ни кинь, все носили усы. Исключение составляли разве что Арчи и Юлий.

— Потому что я обозвала ее дурехой. Запомни, слуг надо держать в ежовых рукавицах. И несколько раз на дню обязательно пенять им на их глупость. Иначе отобьются от рук.

— Напишу об этом верлибр, — вдохновившись, отвечал Анри.

У столиков с угощениями толпилась тьма народу. Как в хлебной лавке. Но этих хлебом не корми — дай посудачить.

— А вы слышали новость? Агату-то, художницу, третьего дня ранили из пистолета. Поэтому она на балу и не появилась, — говорила одна грузная дама с ярко накрашенными губами.

— Как ранили? Почему ранили? — наперебой спрашивали остальные.

— В таких делах всегда замешана ревность, — многозначительно упирала та.

Я миновала сплетниц, с трудом сдерживая отвращение. Никогда не переваривала тех, кто перемывает другим косточки. Став так, чтобы не мешать танцующим, я поймала себя на мысли, что балы Мериламии мало чем отличаются от наших дискотек. Тот же шум, та же еда, та же праздная болтовня. Сказав, что пары кружились в танце, я выразилась неточно. Они не кружились — они тряслись под быструю музыку, как куклы со встроенным механизмом. А когда оркестр уставал и смычки затягивали блюз, зал приходил в какое-то оцепенение. Было слышно, как стучат по паркету каблуки, как шуршат шугою платья. А в нос бил неистребимый запах одеколона.