Когда мировые дилеры жемчуга увидели безупречные сферические жемчужины Микимото, каждая диаметром 6–8 мм, они буквально сошли с ума. Но только не так, как рассчитывал Микимото.

Тысячелетиями жемчужная отрасль строилась на принципе «совершенство недостижимо, но к нему надо стремиться». А жемчужины Микимото были совершенными. Более совершенными, чем «настоящие жемчужины». Жемчуг, предлагаемый Микимото, был не только менее дорогим и безупречным, его было много. Культивированный жемчуг хлынул из Японии, словно приливная волна, и утопил конкурентов. Даже если бы жемчужины Микимото были схожи по качеству с природным жемчугом, одно только количество японских жемчужин означало крах существующей жемчужной отрасли. На пике развития в 1938 году в Японии жемчуг производили 350 ферм, давая десять миллионов культивированных жемчужин в год. Количество же природных жемчужин, которые находили каждый год, составляло от нескольких десятков до нескольких сотен.

Микимото не только увеличил поставки жемчуга, он начал конкурировать на рынке ювелирных украшений и стал пионером вертикальной интеграции. Микимото делал собственные украшения, выставлял их и рассылал образцы по всему миру [274] . Для жемчужной отрасли на Западе это было абсолютной катастрофой.

В Европе и в Америке началась паника, как среди продавцов жемчуга, так и среди покупателей. Крах рынка жемчуга в 1930 году ограбил ювелиров. Цена упала на 85 процентов за один день. С учетом того факта, что жемчуг был самым ценным минералом в мире, круги от краха разошлись по всей экономике.

На самом деле собственно культивированный жемчуг сыграл очень маленькую, если не сказать незначительную роль в этом крахе, который стал результатом Великой депрессии. Но это не помешало тем, кто работал с природным жемчугом, винить во всем Микимото и всю отрасль культивируемого жемчуга. Поток жемчуга лучшего качества, который хлынул в предыдущие десятилетия с Востока, довел дилеров до края. Когда рынок жемчуга рухнул, у них почти ничего не осталось. Единственным выходом было уничтожение конкуренции, и единственным способом сделать это было раздуть дискуссию о том, что считать натуральным, а что нет.

Когда речь заходит о дефиците или о позиционном товаре, у людей обычно весьма подвижные представления и о ценности, и о реальности. Это фундаментальная структурная слабость нашего мировосприятия, которой всегда пользовались поставщики красоты (и не только). В этом случае у доведенных до крайности торговцев природным жемчугом оставался один выход, чтобы вернуть себе прежнее положение. Нужно было доказать, что культивированные жемчужины не натуральные.

В тот год европейский жемчужный синдикат обратился с иском против Кокити Микимото. Было заявлено, что его жемчуг поддельный и его следует изъять с рынка. Поначалу Микимото попытался отбиться с помощью науки. Профессор Генри Листер Джеймсон из Оксфордского университета выступил свидетелем в его пользу. Бывший президент Стэнфордского университета профессор Дэвид Старр Джордан предоставил официальное заключение о том, что «выращенный жемчуг – это точно такая же субстанция с таким же цветом, что и природный или не выращенный жемчуг, поэтому нет никакой причины, которая не позволяла бы культивированному жемчугу иметь такую же стоимость, что и природный жемчуг» [275] . Было предоставлено, разумеется, и свидетельство самого знаменитого ученого того времени Томаса Эдисона, который уже назвал жемчужины Микимото «настоящим жемчугом».

Микимото процессы выиграл, и его культивированный жемчуг оставили на рынке, не обязав его указывать происхождение этого жемчуга, чтобы отличать его от «природного жемчуга». Но жемчужная отрасль еще не сложила оружие. Была предпринята попытка установить такие высокие импортные пошлины на жемчуг Микимото, что они превосходили его стоимость. Пытались также найти научный способ отличать один вид жемчуга от другого, хотя бы только для того, чтобы поставить воображаемое клеймо позора. В отчаянной попытке сохранить занимаемые позиции собрался консорциум европейских ювелиров и потребовал, чтобы жемчуг Микимото получил любой ярлык – «культивированный», «японский», – который, как надеялись, покажется покупателям непривлекательным. Ничего не помогло.

В 1930-х годах кошельки у большинства покупателей похудели, и люди были рады и снижению цены, и новой ценовой категории. В конце концов, при миллионах жемчужин в год, из которых можно было выбирать, вместо сотен или тысяч, культивированные жемчужины не только можно было идеально подобрать, их можно было оценивать с точки зрения разных степеней совершенства, как бриллианты. Эмансипе эпохи джаза и их страсть к украшениям уже заложили основы для массового спроса на жемчуг. Люди с новыми деньгами, которые через несколько поколений станут старыми деньгами, хотели иметь свои собственные аристократические жемчуга. Для каждого рынка находились свои покупатели.

Раз не удалось доказать, что культивированные жемчужины фальшивые, синдикату оставалось только намекать на это. Реальность, как и ценность, определяется менталитетом толпы, и одного намека на подлинность или ее отсутствие было достаточно, чтобы все так считали. Заронить крохотное зернышко сомнений в головы покупателей оказалось сродни имплантации ядра в устрицу. У некоторых покупателей это зернышко сомнений проросло, и они пришли к убеждению, что культивированные жемчужины не настоящие.

Поэтому Микимото решил бороться с пропагандой с помощью пропаганды.

Он согласился называть свои жемчужины культивированными – хотя по решению суда не был обязан это делать, – как будто это было достоинством, а не недостатком. Микимото приложил гигантские усилия, чтобы воспитать публику и объяснить ей, что такое культивированный жемчуг. Он публиковал статьи в экономических и обычных изданиях, объясняя процесс и его результат: откуда взялся его жемчуг, как это получилось и почему он ничем не отличается от природного жемчуга, а также почему его жемчуг может быть лучше природного.