Кто-то из политиков прошлых веков сказал: «Смерть одного – это трагедия, смерть миллионов – это статистика». И хотя все знают, что пожар легче предупредить, чем потушить, что болезнь легче предупредить, чем потом лечить, далеко не все своевременно задумываются о самом эффективном способе избежать инсульта – о первичной профилактике.

Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет… До сих пор приходится слышать от пациентов это присловье. Может, конечно, и так, но сложно себе представить, что кому-то захочется провести последние годы жизни лежа без движения, а иногда и потеряв речь, и чтобы кто-то кормил с ложечки и менял памперсы. Наверное, все же лучше делать для профилактики все, что зависит от нас? Или как?

Даже после того как инсульт уже произошел, полноценную вторичную профилактику проводят не более 10 % пациентов, то есть всего 10 человек из 100 заболевших.

Ежегодно инсульт впервые переносят около 16 млн человек, а 5,7 млн умирают от инсульта (данные за 2005 г.) Из оставшихся в живых до 60 % становятся тяжелыми инвалидами, 30 % имеют стойкие остаточные изменения и только 10 % возвращаются к полноценной жизни.

И хотя в XIX веке не было такой страшной и впечатляющей статистики (ее попросту никто не подсчитывал), однако внезапность и крайняя тяжесть заболевания, которое могли наблюдать удрученные очевидцы и родственники, позволили А. Дюма написать следующие строки.

«Страшны не только смерть, старость или безумие, – сказал Вильфор, – существует, например, апоплексия – это громовой удар, он поражает вас, но не уничтожает, и, однако, после него все кончено. Это все еще вы и уже не вы; вы, который, словно Ариель, был почти ангелом, становитесь недвижной массой, которая, подобно Калибану, уже почти животное; на человеческом языке это называется, как я уже сказал, попросту апоплексией».

Самым древним упоминанием о болезни, напоминающей инсульт, можно назвать запись из древнеегипетских гробниц, которую ученые относят к XXV веку до н. э.

В 460-х гг. до н. э. Гиппократ упоминал об инсульте, описав случай потери сознания в результате заболевания головного мозга.

Позже Гален описал симптомы, которые начинаются с внезапной потери сознания, и обозначил их греческим термином «апоплексия», или «удар». С тех пор термин «апоплексия» достаточно прочно и надолго входит в медицину для обозначения как острого нарушения мозгового кровообращения, так и быстро развивающихся кровоизлияний в другие органы.

В начале XVII в. Уильям Гарвей изучил пути движения крови в организме, определил функцию сердца как насосную, описал процесс циркуляции крови. Эти знания заложили основу изучения причин возникновения инсульта и роли кровеносных сосудов в его формировании.

В классической литературе можно встретить упоминание о том, что героя произведения «хватил удар», или «апоплектический удар».

Например, Некрасов в поэме «Кому на Руси жить хорошо» показал, как может повлиять эмоциональный фактор на развитие инсульта:

Поразительно реалистично Л. Н. Толстой в романе «Война и мир» изобразил клиническую картину инсульта. Не вдаваясь в медицинские подробности, автор правдиво и точно описал внешние проявления этой болезни со всеми ее нюансами, в таком виде, в каком она воспринималась окружающими больного людьми, встревоженными и испуганными развившимся несчастьем:

«Навстречу ей продвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему, и в игре мелкими кругами света, падавшего сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидела, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.»

«Старый князь был в беспамятстве, он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что-то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и чувствовал потребность еще выразить что-то.»

«Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда-нибудь, или он говорил слишком многое… Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук… Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели».