— Берта, — произнес парень. Он говорил медленно и задумчиво, словно пробуя слово на вкус. Глядя на него, я вспомнила о матери-Природе, «теории большого взрыва» и о возможности жизни на других планетах. Не такое уж плохое имя, хоть и странновато звучит. — Мне никогда не доводилось встречать Берту, которая не была бы… ну, знаешь ли, старой, — добавил он.

— Семейная традиция, — ответила я, не особенно солгав, поскольку чемоданы мы называли именно этим именем.

— А я Эдвин. Эд, — представился он, протягивая ладонь для рукопожатия.

— Приятно познакомиться, Эд, — откликнулась я, вежливо пожимая его руку и думая о том, не соврал ли он, взяв с меня пример. Имя казалось каким-то старомодным. — И спасибо, что помог мне с чемоданом.

— Да без проблем. Удачи, Берта.

— Спасибо, — пробормотала я и заторопилась прочь. Вспомнилось, как папа желал мне удачи на прощание. Похоже, она мне понадобится.

Обернувшись, я удостоверилась, что Эд за мной не пошел, его вообще нигде не было видно. Наконец-то я расслабилась. Женщин по имени Берта не грабят. И уж точно их не грабят модели по имени Эдвин.

Встретив незнакомца, назвавшегося Эдвином, я вспомнила другого Эдвина, которого когда-то знала: Эдвин Клеменс, староста нашего третьего класса в начальной школе Мисти Крик. Его избрали старостой за невесть какие добродетели и любовь ко всяческим новациям. Он явился во втором полугодии и скоро ушел, потому что его отца перевели работать в Огайо. На Празднике воздушных шаров люди передавали ему свои шарики, словно голоса на выборах. Бабушка считала, что запуск шаров — глупое занятие, и отказалась ехать со мной на классное мероприятие в Мисти Крик. Мама тогда была в Гренаде, а папа согласился с бабушкой, говоря, что воздушные шары не поднимутся выше, чем позволит веревка. Мелкие же шарики еще долго будут лопаться, замусоривая кварталы. Мы с Беном выпрашивали у одноклассников шарики и с радостью отпускали их на волю. Эдвин Клеменс этим не занимался. У него было столько шариков, что, казалось, он может улететь вместе с ними благодаря сильному порыву ветра. Когда он уехал, я представляла, что его унесли в Огайо воздушные шары.

Что потом случилось с Эдвином? Как сложилась его жизнь? Возможно, он стал астронавтом или парашютистом, устраивающим гонки за катером. Он был слишком необычным, чтобы превратиться в посредственность.

Я с воодушевлением зашагала к госпиталю. Сверяясь с картой, я шла по велосипедной дорожке вдоль реки. Слева от меня несся поток воды, справа тянулся ряд тихих каменных домиков, окна которых были практически не видны из-за зарослей ноготков, петуний и лобелий. Занавесками здесь, по-видимому, служил плющ, а забором — сирень и жимолость.

Английские сады вызвали у меня дрожь восхищения, и я покатила «Берту» быстрее. Перебросив докторскую сумку на манер гитары Джулии Эндрюс и чувствуя, как она похлопывает в такт ходьбе, словно гитарный чехол, я выстукивала песню «У меня есть вера», под которую я дошла до особняка капитана Траппа.

— «Что принесет мне новый день? — мурлыкала я себе под нос. — Каким будет мое будущее?»

Дорога к госпиталю резко пошла вверх после того, как я поравнялась с каменной церковью размером со школьную классную комнату. Пыхтя и отдуваясь, я пробиралась по извивающейся между надгробиями дорожке. Они были покосившимися, растрескавшимися и неровными, как зубы Мэттью Холемби. Впервые я подумала, что разрыв с ним был не самой лучшей идеей. Но если бы я не решилась уехать, моя жизнь становилась бы сложнее и сложнее. Наше «создание союза» еще не дошло до стадии всяческих обязательств, поэтому не стоило рисковать, продолжая его. Могли ли мы сохранить отношения, находясь в разных странах? Вряд ли. Следует признать, что у меня был прекрасный повод попрощаться.

Странно было осознавать, что я скучаю по кому-то, кроме мамы. Непривычное ощущение. К тому же я чувствовала себя немного глупо, разгуливая по кладбищу с тяжеленным чемоданом. Мне вспомнилась цитата из Эмерсона [8] : «Зачем копаться в чудовищном трупе нашей памяти?» Как бы мне объяснить этим мертвым, что я здесь именно по той причине, чтобы расстаться со всем, что мне дорого?

Наконец подъем закончился и я добралась до искомого Королевского госпиталя округа Гемпшир. Его здание больше походило на древнюю церковь, не хватало только креста. Войдя внутрь, я покатила свой чемодан по пустынным и очень чистым коридорам, заполненным светом, который падал из высоких окон. Мы с «Бертой» прошли крыло с табличкой «Опекунство Виктории», потом «Соловьиное крыло». Названия звучали как насмешка, словно тут никогда не происходит ничего плохого, люди не страдают от неизлечимых болезней, а такие пациенты, как Клара Шторм, не мучаются месяцами с аппаратом искусственного дыхания, с иглами в венах и артериях, с отсосом в трахее и мерзкими программами по ТВ.

— Вам помочь? — спросила леди, которая, видимо, заметила, с каким выражением я смотрю на эти указатели. Я повернулась и увидела женщину, одетую в белый халат и маленькую шапочку, сочетание которых я видела разве что в фильмах 50-х годов. Я внезапно вспомнила сиделок из нашей реанимации. «Ни-фига-подобного», — говорила в таких случаях Ванда, громко усмехаясь.

— Да, пожалуйста, — с благодарностью в голосе ответила я, немного успокаиваясь при виде ее именного жетона, на котором значилось «Сестра Тереза». Неудивительно, что она так вежлива с незнакомцами. — Скажите, где у вас находится справочный стол?

— Прямо по коридору. Вы его не пропустите. Вы правильно шли. — Она улыбнулась и указала рукой в том направлении, давая знать, что я уже на полпути к цели.

— А где отделение интенсивной терапии? — быстро добавила я.

— Вы имеете в виду отделение экстренной помощи? Это там, слева от вас. Мы обычно не называем его интенсивной терапией.

— Благодарю вас, сестра, — произнесла я, слегка поклонившись. Не думаю, что перед монашками здесь принято преклонять колени.

Сестра Тереза рассмеялась и похлопала меня по плечу.