…Я открыла глаза.

Тайпана рядом не было. Не было и Рамира. Не было песка и моей любимой пустыни, была только бесконечная тьма, в которой видны были холмики с крестами. Могилы? Здесь кто-то похоронен, да ещё и как много.

Я попыталась сделать шаг, но обнаружила, что ног у меня нет — снова тот же хвост. И на нём мне очень тяжело держаться.

Тьма вокруг была холодной, голодной, из неё на меня кто-то смотрел. И снова складывалось ощущение, что я слышу голос.

— Зеон.

Голос раздался прямо над ухом, я взвизгнула и дёрнулась, круто повернувшись.

На одном из могильных холмов сидела падальщица. Старая настолько, что люди до такого возраста не доживают.

Снежно-белый подшёрсток в этой тьме едва заметно светился, и я, глядя на эту старуху, ощутила что-то вроде бескрайнего… уважения? Страх пропал.

— Здравствуй, Зеон. Я говорила, что приду и напомню о себе. Помнишь ли ты меня?

Не засомневавшись ни на миг, я тут же кивнула.

Я её помнила.

И её, и ту серую хмарь, из которой они появились. И страх, буквально пропитавший меня до основания, мою кожу, мои кости, моё сердце.

— Да.

— Хорошо. Ты помнишь то, о чём мы договорились, Зеон?

— Да, — второй раз ответила я. — Я открою окно, впустив вас к императору, а вы его убьёте.

— Ты и это помнишь. Действительно любимица пустыни. Я сделаю тебе подарок, Зеон. Давненько нам не доводилось их делать, но ты первая и единственная, кто может сделать то, на что не способны мы.

Старуха коснулась своей обвислой груди, скользнула длинными острыми когтями по своему ожерелью, выбирая камень. Серый дымчатый камешек в её руке, когда она сдёрнула его с нити, едва заметно переливался.

Мне даже показалось, что внутри есть какие-то огоньки.

— Это камень яда, — шепнула падальщица. — Люди так погрязли в своём невежестве, что начали считать его панацеей от всех бед. И ваши шаманы убивают наших братьев, чтобы достать этот камень из нашего тела. Я дам этот камень тебе, но ты должна проглотить его.

— Зачем?

— После этого ни один яд на тебя не будет действовать.

— Тогда… Ах, — по моему лицу расплылась шальная улыбка. — Я смогу определить вкус яда! И остаться после этого в живых.

— Да, я знала, что ты поймёшь, умная девочка, — камень из когтей старухи упал на мою ладонь. — Мы будем рядом, Зеон, нам тоже интересно, какая легенда возродится к жизни после твоего появления в пустыни смерти. Ведь ты — её дитя, воплощение её воли и её гласа…

Камень холодил ладонь, в нём действительно скользили искорки. И… я его проглотила, а потом открыла глаза.

Глаз Меды уже скрылся за линией горизонта, и всё вокруг таяло в бескрайней темноте. Рамир за моей спиной пошевелился, и я поняла, что мой рот закрыт его рукой.

«Чужаки».

«Тайпан».

«Доброй ночи, Зеон».

«Что за чужаки? И где мы?»

«Мы уже в тайных ходах. Охранители убиты. Все трое».

«Пустыня!» — в сердце больно дёрнуло. Я знала, что происходит, я знала, что могли здесь делать чужаки, прошедшие мимо охранителей, убив их. — «Они пришли за Али! Чтобы он даже не добрался до города Тысячи сердец!»

«Вполне возможно», — Тайпан резко остановился. — «Дальше мне не проползти, Зеон. Дальше — ты сама».

Соскользнув с гладкого бока, я скользнула ладонями по своему телу. Форма была ещё моя — женская, но вот повадки были… уже не совсем мои.

«Зеон!»

«Да», — повернувшись, я положила ладонь на алые чешуйки. — «Я знаю, но не нужно ничего говорить. Я должна успеть! Этот ребёнок должен жить, этот ребёнок должен стать императором!»

«Кто сейчас говорит за тебя?» — шепнул грустно Тайпан. — «Чьи слова передают твои уста здесь и сейчас, Зеон?»

«Я не знаю», — честно сказала я. — «Возможно, это слова Кармин или твоего отца, возможно, это слова моей мамы. Но здесь и сейчас я должна бежать. Насколько мы опаздываем?»

«Они впереди. Шагов… Наших, змеиных шагов — два, может три. Двигаются быстро, бесшумно. От них пахнет застарелой кровью и смертями. Это опытные убийцы. Но у них нет ни капли сил змеиных проводников. Они не почуют твоего приближения».

«Хорошая новость», — кивнула я, потом убрала ладонь и двинулась к тёмному ходу, Рамир скользил рядом со мной, чутко вглядываясь в темноту. А я… с трудом сдерживалась от того, чтобы обернуться. Нельзя! Нельзя. Потому что…