Шрифт:
Будто для благополучия Петьки Заломовы с низкого берега над гнилым затоном Волги перебрались к тому времени на высокую гору [11] , где всегда был здоровый свежий воздух и откуда открывался прекрасный вид на раскинувшееся на десятки верст Заволжье.
Петька помнил себя лет с двух. К этому периоду во всяком случае относятся первые яркие воспоминания его.
… Ослепительно сияющий теплый день. Видимо, был какой-то праздник, потому что отец дома. Он сидит у окна, курит и читает газету. А Петька лежит на большом сундуке около печки, нежится в тепле и очень хочет, чтобы отец обратил на него внимание. Наконец он не выдерживает, осторожно вылезает из-под одеяла и в одной коротенькой рубашонке, без штанишек начинает прыгать на постели.
11
… на высокую гору… — Имеется в виду все тот же флигель (малый) во дворе дома Весовщиковых на Откосе.
— Бесштанный Петька! Бесштанный!.. — дразнит его смеющийся отец и напевает забавную песенку:
— Бесштанный рак
Покатился в овраг.
Там кошку дерут —
Петьке лапку дадут!
Петька останавливается, глядит на свои голые тонкие ноги, на раздутый живот и чего-то стыдится. Он закрывает глаза руками и постепенно прячется под одеяло.
Отец смеется громче прежнего.
… Еще Петька помнит свой дом — он маленький, в три окна, с односкатной пологой крышей. Окна низко от земли. И Петька, когда гуляет в синем кафтанчике по двору, заставленному огромными телегами, заглядывает то в одно окно, то в другое. Он машет руками и отгоняет белых кур от зеленой завалинки.
… Помнит Петька и слова своей первой песенки, которую пел «басовитым» голосом перед гостями.
Отец жалобным речитативом начинал:
— Государь ты мой, Сидор Карпович! А сколько у тебя, мой батюшка, сыновей?
Петька важно отвечал:
— Семело, бабуска, семело, Пахомовна!
Отец продолжал петь:
— Государь ты мой, Сидор Карпович! А когда же ты, мой батюшка, будешь помирать?
Петька в ответ гудел:
— В селеду, бабуска, в селеду, Пахомовна, в селеду!..
Далее шли расспросы о похоронах, поминках, судьбе осиротевших детей. И Петька отвечал, что поминать будут «водоцкой», закусывать «селедоцкой», а сироты будут ходить «по милу с сумоцкой» и «с палоцкой». Эти ответы всегда чрезвычайно веселили взрослых, они подолгу смеялись, а мальчик чувствовал себя каждый раз героем…
По вечерам Андрей Михайлович ходил на Жуковскую улицу [12] играть в шашки к шурину, сапожнику Якову Кирилловичу, и частенько брал с собой сына, который и выкидывал там свои шутки на потеху всем. Когда Петьку спрашивали, на ком он женится, мальчик отвечал:
— На Прокофе Захарыче!
Кузнец Прокофий Захарович был удивительно некрасив, но отличался добродушием и любил детей. Петька всегда яростно защищал кузнеца, когда на него в шутку нападали взрослые. Он казался мальчику не только самым хорошим, но и самым красивым человеком.
12
… на Жуковскую улицу… — Там находилась усадьба Гаврюшовых и жила бабушка Петьки — Александрия Яковлевна. Деревянный рубленый дом сохранился до наших дней (ныне улица Минина, 42). В то время усадьбы Гаврюшовых и Весовщиковых, у которых жили Заломовы, имели единый проходной двор. В глубине его находились, кроме двух флигелей, кузница и баня.
Петька уже был человеком почти сознательным, все замечал, за всем наблюдал, все вызывало в нем вопросы.
Анна Кирилловна опять была беременна. Со дня на день ждали родов. Петька слышал об этом разговоры и приставал к матери с расспросами, откуда берутся маленькие.
Она взяла руку сына, приложила ее к своему животу, спросила:
— Слышишь, как толкается? Там маленький ребеночек сидит и растет, а когда вырастет — родится.
— Как же он оттуда выберется? — недоумевал Петька.
— Живот разрежут, вынут ребеночка, а потом хорошенько зашьют, — объяснила мать.
Петька поверил, только сильно огорчило его, что живот надо резать. Было очень жалко мать, которой будет так больно.
У Петьки был перочинный ножик, и, строгая палочки, он частенько ранил себе пальцы. Если он не плакал при этом, то только потому, что знал — мальчишке стыдно хныкать. К тому же он боялся, что ножик после этого отнимут.
Когда Петька сильно ушибался и начинал реветь во весь голос, достаточно было назвать его «девчонкой», чтобы он, глотая слезы, тотчас же умолк. Дрался он частенько и знал, что только девчонки имеют право плакать, а для мальчишки это — срам.
Уличный обычай запрещал бить и обижать девчонок. Связываться с ними считалось величайшим позором. Всякий, нарушивший это правило, жестоко высмеивался, а иногда получал и зуботычину. Однако для Петьки зуботычина была не так страшна, как насмешки, от которых нельзя было защититься.
Да Петька и сам был далеко не безобидным. Отбиваясь от сестер, он пинался, кусался. Те при этом дразнили его злым волчонком и жаловались на него матери.
Но ни розги, ни уговоры матери не могли отучить Петьку кусаться. Он защищался как мог, если чувствовал свою правоту.