Я показываю ему, что зажато у меня в кулаке.

Он кивает, надежда - тоже одно из его имен, говорит он. Я благословляю тебя именем надежды.

"А больше ничего не скажешь?" - спрашиваю я.

Он снова медлит, его розовое лицо делается красным от смущения, потому что я требую от него мужества, на которое он не способен.

"Здесь нет никого из стоящих над тобой", - говорит ему Сунтари.

Он виновато улыбается мне, как бы прося прощения за то, что недостаточно мужествен, и берет мой кулак в свои руки. "Действие - вот дитя надежды, - говорит он и произносит уже в полный голос: - Благословляю тебя именем действия".

Сунтари кланяется, сложив руки на груди, и я вижу, что на ней уже нет знака касты.

Какое действие, хочу я спросить, но в это время за стенами храма, там, где одичавший сад переходит в джунгли, раздаются крики.

"В наших местах появился тигр-людоед, - объясняет со смехом жрец, - и трое солдат подстерегают его. Они уже два дня сидят и спорят, один верит в Вишну, другой - в аллаха, а третий называет всех богов чепухой. Каждый хочет обратить товарищей в свою веру, заставить поверить в Вишну, в аллаха, в то, что боги - чепуха, и все трое - фанатики".

Внезапно раздается крик и тут же смолкает.

"Это им принесли миску с рисом, - говорит Сунтари, - брюхо - единый бог для всех".

Но раздается женский вопль: тигр!

Жрец хватает копье - кем-то пожертвованное храму - и бросается в сад, мы бежим вслед за ним, вооружившись гонгами.

Тигр растерзал трех солдат, споривших о боге. И не узнать теперь, кто из убитых верил в аллаха, кто в Вишну, а кто в то, что все боги - чепуха.

Сунтари плачет, священник шепчет молитву - к какому он обращается богу? А мне страшно.

Медный гонг в моей руке тихонько позванивает, может, и он боится. Что за безумие - идти с гонгом против тигра, который растерзал трех солдат?

Сюда спешат люди, многие из них вооружены еще хуже меня, ведь гонг все же гремит и блестит. Беззубая старуха прибежала с жестяной канистрой и деревянной поварешкой.

Сунтари, рыдая, подбирает солдатские винтовки, одну протягивает жрецу, и тот берет ее медленно и неловко, другую оставляет себе, третью хочет дать мне, но я ненавижу оружие, и кто-то выхватывает винтовку у нее из рук.

Я остаюсь одна. Страх начинает исчезать, я выдыхаю его. Я слышу удаляющийся шум и вижу мертвых. Как бы против воли я опускаюсь на колени, достаю патроны у убитых солдат и иду вслед за остальными, медленно, неуверенно, иногда спотыкаясь, в руках у меня патроны.

И впервые меня охватывает страх, что и моему сыну еще придется носить винтовку и патроны. И он, ненавидя оружие, будет надеяться, что таким образом избавит своего сына от умения обращаться с орудиями убийства.

Странным образом мой страх становится агрессивным антистрахом. А разве иначе я решилась бы родить ребенка в том мире, каков он есть?

Глава 15

Якуб Кушк, мельник и мастер играть на трубе, встретил однажды парня с глазами младенца, лицо которого покрывала столь буйная растительность, что Кушк сразу смекнул, сколь полезной для будущего общества может оказаться такая маскировка физиономии. Поэтому он записал в Книгу о Человеке, что каждому, пока у него на лице нет следов житейской мудрости, следует прикрывать его волосами. Это особенно важно в связи с девушками, сделал пометку Якуб Кушк. Прочитав запись, дружка Петер Сербин сказал, что это место в Книге ему не совсем понятно.

Для пояснения своего теоретического обобщения Якуб Кушк рассказал историю про девушку, которая в темноте, не разглядев, спросила дорогу не у того, у кого надо было, и, сбившись с правильного пути, так упала, что не только сзади выпачкала юбку травой, но потом юбка стала топорщиться у нее и спереди. Поэтому, пояснил Кушк, если девушка, которая спрашивает в темноте дорогу, не видит того, к кому обращается, пусть она его хотя бы ощупает. Ведь борода служит маской не одному лишь деду-морозу.

Все это, конечно, чистая правда, хоть и грош цена всякой правде, застывшей на пьедестале, как памятник.

Но в данном случае Якубу Кушку пригодились его наблюдения: погрузившись в философское созерцание стройных ног и других прелестей стюардессы в мини-юбке и в синей шапочке, которая то наклонялась, то распрямлялась, обслуживая пассажиров, он вдруг обратил внимание на заросшую волосами физиономию одного пассажира. "Не нравится мне этот тип, - сказал Кушк Крабату, - он неприятен мне, как электронная какифония".