Морин Миллиган провозгласила возможность победить смерть. Подробности отсутствуют.

Всякие сведения о второй части семьи Миллиган прекращают поступать папе четыре месяца назад. Отложив папку, я спрашиваю:

— Ты знал, что они объявятся?

— Я догадывался, что рано или поздно это случится. Одной из причин моей поездки во Франкфурт было именно это. Мне хотелось бы обсудить с нашими европейскими коллегами потерю моих обожаемых фанатиков.

— То есть, твоими европейскими коллегами?

— Все по порядку, Фрэнки, — говорит Мэнди. — Не спеши.

— Сектанты знали, что ты играл в шпиона?

— И занимались тем же самым.

Я некоторое время молчу, молчат и мои родители, слышно только лихорадочный росчерк ручки Мэнди, которой она орудует в блокноте. В голове крутится миллиард вопросов, а я не знаю, какой задать, потому что, честно говоря, я очень устал задавать вопросы.

Вот бы кто-нибудь выпустил книгу «Краткая история Миллиганов» или «Эта запутанная Ирландия».

— Что им от нас надо? — наконец, выдавливаю из себя я.

— Их план по уничтожению смерти, по крайней мере, включает в себя уничтожение медиумов. Полная зачистка мира ото всех, кто владеет способностью перехода. Доминик только один из киллеров. Ну и самый необычный, разумеется. Во-вторых, их концепция победы над смертью противоречит нашей концепции.

— А какая у нас концепция, папа?

— Впустить мир мертвых сюда.

Отец поправляет очки, стучит ложкой по краю своей чашки, в то время как я постукиваю кончиками пальцев по столу.

— Вот значит как, — говорю я.

— Мы не могли тебе сказать, милый. Во-первых в этом не было нужды, а во-вторых, то, чем занимается моя корпорация и наша семья, это весьма опасная тайна. Посвящать тебя в нее без необходимости, значит только осложнить тебе жизнь.

Мэнди еще некоторое время обводит клеточки в блокноте, а потом говорит:

— Если соединить мир живых и мир мертвых, люди получат шанс делать то же самое, что и призраки, в реальности. Представь себе: изменять мир, просматривать воспоминания, перемещаться в пространстве, видеться со своими умершими близкими. Множество вещей, магия, о которой можно только мечтать. Если сделать все правильно, каждый из нас сможет делать то, о чем даже не мечтал.

— Загвоздка в том, что если все сделать неправильно, мы все умрем?

— Ага, — кивает Мильтон. — Здорово, правда?

Наверное, мой взгляд отражает достаточно скепсиса, чтобы уничтожить средней устойчивости самооценку, поэтому я стараюсь смотреть только на папину чашку.

— И давно вы этим занимаетесь? — спрашиваю я.

— Если быть точным: всю свою сознательную жизнь, — говорит отец. — При учете, что сознательная жизнь наступает после шестнадцати. Некоторое время мои мечты были бесплодными, но случилось кое что, что изменило мои представления о границах реального. Мой проект идеального мира состоит в том, что мы дадим мертвым свободу живых, а живым — магию мертвых. Разумеется, для этого нужно проломить границу между мирами. Пока что это возможно исключительно в рамках небольших флуктуаций, вызванных отдельно взятыми людьми. Но мы работаем над способом эффективно впустить в мир живых темноту.

Папа говорит так, будто представляет свой проект, который лично я мог бы выпустить на рынок. И мне вдруг становится неловко, потому что я вижу, что это его мечта. Настоящая мечта, как в фильмах и книгах — от нее горит сердце и светятся глаза. А я даже не думал, что папа может быть на такое способен.

— Но почему ты мне не сказал? Почему делал вид, что я занимаюсь чушью, хотя сам занимался…

Еще большей чушью? Масштабной чушью, с размахом.

Папа смеется, будто прочел мои мысли, говорит:

— Потому что ты не был готов.

— А теперь в меня стреляли, и я готов?

— А теперь неважно, готов ли ты.

Ночью я не могу заснуть довольно долго, все думаю о родственниках-сектантах, мечтающих каким-то образом уничтожить смерть и моих родителях, мечтающих о том, чтобы смерть пришла в мир.

А чего хочет наш пастырь с мультяшно-красными глазами?

А чего хочу я?

Легко постановить, по крайней мере, что я не хочу умирать. Я плохо себе представляю, что именно происходит, что делают все вокруг, а оттого чувствую себя будто бы неспособным ни на что повлиять.

Неспособным ни на что повлиять? Я даже щипаю себе ладонь, больно, надо сказать, чтобы отогнать одну эту мысль. Нет уж, если я чему-то и научился в этой жизни, так тому, что надо бороться, желательно еще и используя при этом данной природой мозг.

Сектанты — задача первостепенная, нужно не дать им тронуть нас с семьей, и не так важно, что именно родители затевают. Расставив приоритеты, я, наконец, чувствую вязкую усталость, которая накатывает, как волна перед тем, как засыпаешь.

Я ожидаю оказаться в мире мертвых или просто провалиться в глубокое беспробудное беспамятство, но получается совсем не так. Мне неожиданно, впервые за много лет, снится настоящий цветной сон, где нет никакой темноты.