После отъезда тетушки Нахар я сменил в дверях замок. И что вы думаете? Его открыл кузнец Лукман. Тоже не мог, видите ли, подождать, пока я вернусь с работы! Вхожу в квартиру — вижу: возле телевизора, включенного на полную мощность, сидит Лукман, закинув ногу за ногу. Сидит и, обливаясь потом, пьет чай, добавляя из чайника, которым мы пользуемся лишь в самых торжественных случаях. На мой молчаливый, вопрос он ответил весьма спокойно: «Уж не сердись, голубчик! Сегодня в программе футбол, и дождаться твоего прихода у меня не хватило терпения».

Наученный горьким опытом, я навесил на дверь три замка и вырвал с «мясом» звонок. А всем домочадцам строго наказал впредь в мое отсутствие приезжим дверь не открывать. В конце концов наша квартира не караван-сарай. Ведь до чего дело дошло! Четыре раза в год красишь полы. Шутка ли, столько чужих ног! Бывает и так, что нам буквально притулиться негде, ибо все наше жизненное пространство, как говорится, захватывают гости. И еще: для беспрерывного чаепития буквально не напасешься воды. Не хотят эти бесцеремонные люди понять, что вода — дефицит не только в Каракумах, но и на берегу Волги. Это хорошо знают все обитатели девятых этажей. Нет уж! Пусть непрошеные пришельцы ночуют в Доме крестьянина! Надо раз и навсегда закрыть путь в наш гостеприимный дом тем, кто считает возможным являться к нам — простите за прямоту! — с пустыми руками.

Вскоре захаживать к нам стали реже. К середине лета мы наконец-то немного пришли в себя. И тут жена моя вдруг принялась ворчать. Дескать, сам ни к кому не ходишь и к себе не пускаешь. Надо было тебе кротом родиться. И так далее и тому подобное.

Однажды, когда мы уже привыкли к покою и тишине, к нам вновь постучались. Жена хотела было открыть дверь, но я сказал: «Ни с места!» Сидим, не шелохнувшись, молчим. Вот стихли шаги спускающегося по лестнице человека. Я вышел на балкон, чтобы посмотреть, кто же он, очередной гость. Ба! Да ведь это пасечник Галиулла. Седую бороду старика трепал ветер, войлочная шляпа сбилась набок. За плечами у него был огромный мешок. По тому, как Галиуллу клонило в сторону, я сразу определил вес мешка. Сердце мое затрепетало. В детстве мы называли Галиуллу Юмарт-бабай, что означает щедрый, добрый бабай. Качая мед, он никогда не оставлял нас без угощения.

— Сейчас верну его! — крикнул я жене. И увидел, что у нее от радости рот растянулся до ушей.

Юмарт-бабая я догнал на углу. Он не сразу узнал меня. А узнав, с обидой произнес:

— Мне, сынок, говорили, что твоя дверь всегда нараспашку. Но когда пришел я, она почему-то не открылась.

Я увлек его за собой, напоил чаем, угостил лапшой. А когда Галиулла собрался уходить, я кивком головы показал на объемистый мешок:

— Не забудь, Юмарт-бабай!

— Нет, сынок, не забуду, — ответил он, набивая табаком свою огромную трубку. — Если сейчас в деревне приняться за кузнечное дело, то не найдешь мало-мальски приличной наковальни. А мне повезло. Нашел! На дербышкинском складе металлолома она лежала. Совсем новенькая!

Наше гостеприимство, видно, пришлось по душе старику. И как-то он опять постучался к нам. Но нет уж! Будь ты хоть трижды щедрым бабаем — хватит! Глянь-ка ты! Повадился!

Я смотрел с балкона вслед бабаю. Старик шел, сгорбившись под тяжестью объемистого мешка, и часто останавливался. Войлочная шляпа была зажата в руке. Какую, я хотел бы знать, железяку тащит на сей раз домой этот старикан!

Через неделю мы получили письмо от Халима, внука Юмарт-бабая. Он сообщал: «Дедушка привозил вам гостинец — кадушку меда, но вас не оказалось дома. Увез обратно». Дочитав до этого места, я почувствовал, что земля уходит из-под ног моих.

…Жена моя и дети то и дело ездят сейчас в гости. Скучно, дескать, дома. «Сами ни к кому не ходим и к себе не пускаем. Совсем в кротов превратились!» — это я слышу от жены все чаще и чаще. И, конечно, сержусь на нее за такие слова. Но в глубине души… Черт возьми, может, она не так уж не права?

Хасбулат опять поднял вопрос на кафедре. «Хватит, — заявил он, — не хочу больше принимать вступительные экзамены. Назначьте кого-нибудь другого. Разве на мне свет сошелся клином?» Нет, не вняли его мольбам. Сказали: «Ты человек принципиальный, честный. Такой нам и нужен». Невдомек им, что из-за этой самой принципиальности Хасбулат до сих пор в холостяках ходит. А ведь не такой уж он плохой парень, чтобы девушки не заглядывались на него. И ростом вышел, и фигурой, и умом…

В институте Хасбулат учился на совесть, на девушек время не тратил. Потом, уже будучи аспирантом на кафедре истории, подружился с Майсарой. Дело, казалось бы, шло к счастливому финалу. Но вдруг Майсара страшно разобиделась: ее брат Мансур с аттестатом, набитым одними тройками, не прошел в институт. И она обвинила в этом его, Хасбулата. Дескать, не сумел помочь. Хасбулат был просто ошарашен, ответил резкостью. Дальше — больше, и дружбы как не бывало.

А что касается лаборантки Зулейхи, так она, как только Хасбулат закончил аспирантуру, сразу поставила вопрос ребром: «Если ты настоящий парень, то протолкнешь в институт сына моего дяди Вакифа. Не протолкнешь, пеняй на себя». На этом, понятно, их встречи прекратились.

Хасбулат решил махнуть на девушек рукой. Но куда от них денешься?!

…Проходя перед самыми экзаменами по институтскому скверу, он увидел ее — такую юную и такую миловидную. Пышные золотистые волосы расчесаны на прямой пробор и заплетены в косы. Носик слегка вздернут. А глаза! Синие-пресиние, с лукавинкой. Взгляд этих глаз мог, казалось, растопить глыбу льда. Девушка сидела на скамейке с книгой в руке. Факт: приехала поступать в институт. Хасбулату страшно захотелось подойти к ней, забросить словечко, но он сдержался. У него уже был кое-какой жизненный опыт. А ведь не зря говорят: обжегшись на молоке, дуют на воду…