Шрифт:
Но о профкомах лучше, наверное, расскажут другие, а я о своем опыте. Благо такого вольнонаемного помощника имел право завести себе каждый рядовой член Союза писателей. Секретарю нужно было из своих денег выплачивать ежемесячную зарплату, а 13-процентный налог с нее переводить государству. И всё – он защищен от подозрений в тунеядстве и, более того, вправе даже претендовать на социальные блага, положенные всем работающим.
Совершенно понятно, что приличные писатели оформляли секретарями либо отказников [251] , каким ОВИР [252] не разрешал выезд на историческую родину, либо самых отъявленных диссидентов, каким уже и внутренних рецензий не давали.
251
Отказники – так в 1970–1980 годы в СССР называли советских граждан, получивших от властей отказ в разрешении на выезд из СССР; иноязычное рефюзники (refuseniks, от англ. to refuse – «отказывать») не прижилось. А само явление исчезло после перестройки, распада СССР и принятия законов о свободе въезда – выезда из России.
252
ОВИР – Отдел виз и регистрации, организация, существовавшая в СССР и постсоветской России (1935–2005 гг.) и занимавшаяся как регистрацией иностранцев, прибывших в СССР и Россию, так и оформлением выездных документов. В ходе структурных преобразований постсоветского времени служба виз и регистрации была объединена с паспортной службой. Ныне функции подразделений визовой и регистрационной работы в составе Федеральной миграционной службы (ФМС России) координирует Управление организации визовой и регистрационной работы (УОВиРР).
У меня таких заслуг перед алией [253] или правозащитным движением нет. А вот свой литературный секретарь был – жена моего товарища, которую раздражала необходимость во всех анкетах именоваться домохозяйкой. Так что жили мы беспечально: она, не получая от меня, естественно, ни копейки, расписывалась в зарплатной ведомости, которую мне как работодателю тоже выдали, а муж сам переводил государству налог в сберкассе. И более того – когда моя помощница забеременела, а вслед за тем родила, то в полном объеме получила и декретные, и двухлетнее, кажется, пособие по уходу за ребенком.
253
Алия – репатриация евреев в Израиль.
И мы, помнится, очень веселились, что удалось так ловко обштопать то ли дурковатую, то ли притворявшуюся дурковатой советскую власть [254] .
Ну, если уж хвалить советскую власть, то по полной. Она ведь по отношению к творческой интеллигенции остерегалась, без крайней нужды, действий, скажем так, одиозных. Ну, например, совсем уж закоренелых антисоветчиков из Союза писателей, конечно, исключали, но, как правило, оставляли их членами Литфонда. То есть оставляли право на приобретение пачки писчей бумаги раз в квартал, возможность с Анатолием Исаевичем Бурштейном [255] (памятным многим) в ведомственной поликлинике обсуждать, ну например, свежее высказывание Анатолия Максимовича Гольдберга [256] (тоже многим памятного) по Би-би-си, а также сохраняли, если у кого таковая была, аренду на переделкинскую дачу.
254
«Притворявшуюся дурковатой советскую власть» – «Да, – написал в Фейсбуке Евгений Туинов, – Софья Власьевна была щедра к своим хулителям. Сергей Иванович, неужели вы думаете, что все эти фокусы наши оставались тайной для нее? Позднее, когда я был депутатом Госдумы, издали запрет оформлять на работу помощником своих близких родственников. Так депутаты оформляли, скажем, жену приятеля по депутатскому корпусу, а тот в отместку оформлял помощницей его жену. Об этом все знали, как и о липовых литсекретарях когда-то». – «Вы таки будете смеяться, – уточнил Денис Драгунский, – но и члены профкомов (во всяком разе, члены профкома драматургов, в котором я состоял) тоже имели право нанять литературного секретаря». «Еще можно было шофера держать», – припомнил Евгений Попов.
255
Бурштейн Анатолий Исаевич – врач-терапевт, многолетний заведующий отделением в поликлинике Литфонда СССР и верный друг многих достойных писателей той поры.
256
Гольдберг Анатолий Максимович (1910–1982) – британский радиожурналист, который в течение многих лет вел по Би-би-си популярную программу «Глядя из Лондона».
Уж на что, кажется, достал власти Борис Леонидович Пастернак своей Нобелевской премией, а ведь и его – спасибо, конечно, – не заставили паковать вещички.
Да и после его смерти никто на дачу-кораблик покуситься не решился [257] . Хотя – видимо, в целях покуражиться – предлагали многим. Отпрыгивал от этой идеи каждый, буквально каждый – хотя бы из опасения свой собственный некролог испортить.
Или вот «Неясная поляна» – поле, что между улицей Павленко [258] , где до наших дней стоит Дом-музей Пастернака, которое в один сезон засевали картофелем, а в другой капустой. Единственная, кстати, ландшафтная достопримечательность писательского поселка, так что со второго этажа пастернаковской дачи, где кабинет, открывался вид далеко-далеко – вплоть до кладбищенского холма, а там «с притихшими его вершинами соседствовало небо важно».
257
«Никто на дачу-кораблик покуситься не решился» – «Все точно, – прокомментировал эту новеллу Леонид Бахнов, – кроме одного – на дачу Пастернака после его смерти покушались, и еще как! Еще похлеще, чем на дачу Чуковского. Не помню точно год, возможно, где-нибудь 82-83-й, из дома выбросили буквально все, включая рояль – прямо под весенний дождь. И, кстати, довольно много рукописей – выполняли постановление суда».
258
Улица Павленко – названа по имени Петра Андреевича Павленко (1899–1951), писателя, лауреата четырех Сталинских премий 1-й степени (1941, 1947, 1948, 1950).
На притихшие вершины властям было, разумеется, наплевать, экономика должны была быть экономной, так что не раз и не два покушались это поле застроить – хоть бы даже коттеджами для подрастающего поколения классиков. Так ведь нет же, писатели вставали стеной, слали по инстанциям письма, и инстанции отступали.
И вот советская власть приказала долго жить, и, рассказывают, к председателю колхоза, которому это поле принадлежало, пришли с предложением продать неэффективно используемую землю за хорошие деньги. Председатель отказался – и его убили. Убили, говорят, и следующего, а потом, пишу опять же по чужим рассказам, поле это стало переходить из рук в руки.
Теперь на Неясной поляне роскошный поселок из неписательских, отнюдь не писательских вилл и дворцов, поэтому со второго этажа пастернаковской дачи если что и открывается, то разве лишь трехметровый глухой забор.
Я, с вашего разрешения, все-таки доктор филологических наук и даже, может быть, профессор. Поэтому имею, мне кажется, право посреди побасенок поставить и фрагмент никем пока не написанной «подлинной истории» русской литературы последнего полувека.
Итак…
Во второй половине 1970-х было принято решение канонизировать деревенскую прозу [259] . Принято, как я полагаю, не вдруг, а в позиционных боях между Отделом пропаганды ЦК КПСС [260] , где со времен А. Н. Яковлева [261] окопались прогрессисты, ко всему национальному относившиеся с подозрением, и Отделом культуры [262] , симпатизировавшим как раз тем, в чьих книгах был русской дух и Русью пахло. Они-то на тот момент и победили, спустив прямые указания в «Литературную газету», которую вел в те годы Александр Борисович Чаковский, внутренне ориентировавшийся всегда на прогрессистов из Отдела пропаганды, да и лично настроенный к «деревенщикам» враждебно, чему примером сначала просто негативные, а затем (Отдел культуры тоже ведь со счетов не сбросишь!) кисло-сладкие первые рецензии на Белова, Распутина, Астафьева и прочих. Но тут – приказ, решение принято. Как поступить? Разумеется, по-литгазетовски, организовав дискуссию, в которой градус похвал деревенщикам должен был бы повышаться от статьи к статье. Вот эту-то дискуссию мне, тогда обозревателю «Литературной газеты», как раз поручили. И это, кстати сказать, за тринадцать лет моей службы в газете был единственный случай, когда делом, не передоверяя замам, руководил сам Чаковский. Со стартовой статьей (про то, что крестьянский мир наша то ли Атлантида, то ли античность) справился Борис Андреевич Можаев [263] , и написал он действительно блестяще. Затем – по законам литгазетовского жанра, должна была быть контрстатья, вернее, не то чтобы контр, но уточняющая, про то, что, хоть крестьянский мир и ушел под воду, зато мы делаем ракеты, перекрываем Енисей и вообще у нас НТР (если кто забыл – научно-техническая революция).
259
«Деревенская проза» – направление в русской литературе 1960–1980 годов, эмоционально-смысловая доминанта которого может быть охарактеризована как прощание с «крестьянской Атлантидой» и плач об утрате традиционных (патриархальных) ценностей в жизни деревни и всей современной России{21}. В этом смысле понятно, что далеко не всех, кто писал о сельских жителях, можно назвать «деревенщиками», а лишь Федора Абрамова, Василия Белова, Виктора Астафьева, Валентина Распутина, Бориса Екимова и их последователей.
260
Отдел пропаганды ЦК КПСС – важнейшее подразделение партийного руководства, которое в годы, описанные в книге, под присмотром члена Политбюро ЦК КПСС М. А. Суслова и секретаря ЦК КПСС М. В. Зимянина ведало всей идеологической жизнью страны. В литературных кругах принято было считать, что в Отделе пропаганды собрались в основном марксисты-догматики, склонные протежировать скорее «западническим» идеям социализма с человеческим лицом, чем настроениям пробуждающегося русского национализма.
261
Яковлев Александр Николаевич (1923–2005) – партийный и государственный деятель, чье имя стало широко известно после публикации в «Литературной газете» (15 ноября 1972 года) двухполосной статьи «Против антиисторизма», где он во всеоружии марксистской риторики подверг сокрушительному разгрому так называемых «почвенников» в советской литературе и литературной критике. В связи с критикой статьи со стороны М. А. Шолохова и после соответствующего обсуждения вопроса на Секретариате и в Политбюро ЦК КПСС, Яковлев, исполнявший тогда обязанности заведующего Отделом пропаганды, был отстранен от работы в партийном аппарате и направлен послом в Канаду, где пробыл 10 лет. Вернувшись по инициативе М. С. Горбачева в Москву, Яковлев в 1985 году вновь занял должность заведующего Отделом пропаганды, а затем, возглавив борьбу либералов с ортодоксами, стал, как его начали называть, архитектором перестройки.
262
Отдел культуры ЦК КПСС – одно из двух, наряду с Отделом пропаганды, идеологических подразделений партийного руководства, которое под многолетним руководством В. Ф. Шауро (1965–1986) контролировало всю художественную, и в том числе литературную, жизнь в стране. И хотя в нем на должностях инструкторов работали, среди прочих, и вполне себе либеральные функционеры, Отдел культуры воспринимался как покровитель так называемой Русской партии и неустанный душитель всех прогрессивных веяний в литературе, театре, других видах отечественной культуры.
263
Можаев Борис Андреевич (1923–1996) – писатель, среди произведений которого особо выделяются повести «Живой» (1966; опубликовано в 1968), «Полтора квадратных метра» (1970; опубликовано в 1982) и роман «Мужики и бабы» (1976–1987), посвященные тяжкой доле советского крестьянства.
В качестве возможного автора я назвал тогдашнего своего доброго знакомца Сашу Проханова. Этого имени Чаковский, конечно, никогда не слышал, а между тем у Александра Андреевича была к той поре прекрасная репутация молодого и многообещающего писателя. Шутка ли, к его первой книжке предисловие написал Юрий Валентинович Трифонов, вообще-то молодых (и не только молодых) сотоварищей не жаловавший. Правда, Проханов к этому времени от нежных дымчатых рассказов «с психологией», приглянувшихся Трифонову, уже переключился на НТР и писал, как я тогда говорил, «никелированную» прозу с роскошными (что твой Олеша!) гроздьями метафор про молодых технократов и техногорода на Крайнем Севере.