Прощание с кем или с чем?

– Вероятно, просто с девушкой, но, возможно, это и своего рода прощание с детством. Даже не знаю. Думаю, она достаточно сложна и многогранна в своей образности и почти не может быть такой, какой вам хочется.

Мне все равно, что о ней пишут критики и все остальные, меня беспокоит одно… Однажды вечером я пошел в кино в Уэствуде и заглянул в книжный магазин, такой, где кроме прочего продают керамику, календари и всякие безделушки, знаешь ли… и одна очень привлекательная, интеллигентная – интеллигентная в смысле умная и открытая – девушка, кажется, меня узнала и ко мне подошла. Она спросила именно об этой песне. Девушка как раз вышла на прогулку с медсестрой – ее отпустили, на часок, из Нейропсихиатрического института Уэствуда. Она там лечилась и просто вышла на прогулку. Оказалось, что раньше девушка была студенткой этого института, подсела на сильные наркотики или что-то в этом роде, и ее поместили в клинику при институте, – то ли она сама призналась в этом пристрастии, то ли кто-то на нее донес. В общем, она сказала, что это любимая песня многих молодых людей в ее отделении. Сначала я подумал: о боже… и это после того, как я поговорил с ней, сказав, что эта песня может значить многое, что это своего рода загадка, пазл, что любой человек может примерить ее к себе. Я и не думал, что люди могут так серьезно относиться к песням, и задумался, не следует ли учитывать последствия. Немного смешно, что я сам этим занимаюсь; о последствиях не думают, это невозможно.

Тогда вернемся к твоему фильму; невероятно много пленки ушло на то, чтобы снять, как зрители бросаются к исполнителю. Как тебе такая ситуация?

– Просто умора. (Смеется.) Обычно это кажется гораздо более волнующим, чем есть на самом деле. Фильм все усугубляет. Он превращает огромную энергию в ее сгусток… каждый раз, когда реальность облекается в форму, она выглядит более насыщенной. Правду сказать, много раз это было очень волнительно, ужасно весело. Я наслаждаюсь этим, иначе никак.

Однажды ты сказал, что тебе нравится срывать зрителей с мест, но делать это неумышленно…

– На самом деле все остается под контролем. Это, правда, довольно весело. Нам весело, ребятам весело, копам весело. Такой вот роковой треугольник. Мы просто думаем, что выходим исполнять хорошую музыку. Иногда я поднапрягусь и слегка расшевелю народ, но обычно мы стараемся исполнить хорошую музыку, вот и все. Каждый раз по-разному. Ожидающая тебя публика может быть возбуждена в разной степени. Ты выходишь на сцену и встречаешь этот выброс потенциальной энергии. Никогда не знаешь, что будет.

«Иногда я поднапрягусь и слегка расшевелю народ…» Что ты имеешь в виду?

– Скажем просто, что я проверял границы реальности. Было любопытно: что будет? Вот и все, простое любопытство.

Тебе приписывают одно высказывание. Оно часто появляется в печати: «Мне интересно все, что касается бунта, беспорядка, хаоса…»

– «…особенно действий, которые кажутся бессмысленными».

Верно. Это что, еще один пример манипулирования СМИ? Ты все сочинил для газетчиков?

– Да, точно, так и есть. Кому же не нравится хаос? Впрочем, более того, мне интересны бессмысленные действия, а для меня это свободные действия. Играть. Действие, не включающее в себя ничего иного, кроме действия. Никакой отдачи. Никакой мотивации. Свободные… действия. Думаю, следовало бы устроить национальный карнавал наподобие Марди Гра в Рио. Ввести неделю национального веселья… прекращение всякой работы, всякого бизнеса, всякой дискриминации, всякой власти. Неделю всеобщей свободы. Для начала. Конечно, властные структуры на самом деле не изменились бы. Но кто-нибудь с улицы – не знаю, как бы его избрали, возможно, наугад – стал бы президентом. Еще кто-нибудь – вице-президентом. Остальные стали бы сенаторами, конгрессменами, кем-то в Верховном суде, полицейскими. И так целую неделю, а потом все вошло бы в привычную колею. Мне кажется, нам это необходимо. Да. Что-то такое.

Может быть, я скажу нечто обидное, но у меня возникло ощущение, что ты меня разыгрываешь…

– Немного. Не знаю… Но правда, люди стали бы самими собой на неделю. И это было бы им подспорьем в остальное время. Следовало бы придать этим действиям форму ритуала. Думаю, мы действительно нуждаемся в чем-то подобном.

Ты дважды сказал, что, по твоему мнению, успешно манипулировал прессой. В какой части нашего интервью тебе это удалось?

– Никогда невозможно отделаться от мысли, что сказанное тобою когда-нибудь окажется в печати, и ты невольно об этом помнишь. Я пытаюсь про это забыть.

Не хотел бы ты затронуть какую-нибудь иную сферу?

– Как насчет… не хотелось бы тебе поговорить об алкоголе? Такой короткий диалог. Без долгих рассуждений. Алкоголь в сравнении с наркотиками…

О’кей. Одной из составляющих твоего мифологического образа является пьянство.

– Просто я люблю пить. Но не признаю молоко, воду или кока-колу. Для меня это – бессмыслица. Завершать прием пищи надо вином или пивом. (Долгая пауза.)

Ты только это хотел сказать? (Смех.)

– Напиваться… до поры ты вполне себя контролируешь. Всякий раз, когда ты прикладываешься к бутылке, это твой выбор. У тебя много маленьких выборов. Это напоминает… кажется, есть разница между самоубийством и медленной капитуляцией.

Что это значит?

– Не знаю, приятель. Давай пойдем и выпьем – тут неподалеку.