— Может что-то типа: «Как вы»? — предлагает подруга.

Мне кажется глупым, что самый подходящий вопрос, который я могу задать матери моего умершего мужа на его поминках — тот же самый, который я могу задать кому угодно в самые обычные дни. Но Анна права. Я должна поговорить со Сьюзен. Я делаю глубокий вдох, задерживаю его, затем выдыхаю и направляюсь к свекрови.

Сьюзен говорит с женщинами своего возраста. Все они одеты в костюмы черного или темно-синего цвета, на всех — нитки жемчуга. Подойдя к ним, я встаю рядом и терпеливо жду, когда они прервут разговор. Женщины оставляют паузы между фразами, но недостаточно длинные для того, чтобы я могла вставить словечко. Я знаю, что Сьюзен видит меня. Я стою с ее стороны. Она заставляет меня ждать просто потому, что может это сделать. А может, я ошибаюсь. Может, она пытается быть вежливой, и дело не во мне. Если честно, я уже перестала понимать, когда дело во мне, а когда нет…

— Здравствуй, Элси, — произносит Сьюзен, наконец повернувшись ко мне. При этом она отворачивается от своих подруг. — Как ты? — спрашивает она меня.

— Я собиралась спросить вас о том же, — отвечаю я.

Сьюзен кивает.

— Это самый хреновый день в моей жизни, — признается она.

Как только у нее вырывается слово «хреновый», я начинаю видеть в ней живого, настоящего человека, с его собственными душевными ранами, уязвимыми местами и недостатками. Я вижу в ней Бена, и к глазам подступают слезы. Я сдерживаюсь изо всех сил, чтобы не расплакаться. Не время давать слабину. Еще нужно держаться.

— Да, тяжелый день, — соглашаюсь я дрогнувшим голосом. — Ваша речь была…

Сьюзен поднимает руку, останавливая меня:

— Твоя тоже. Не падай духом. Я знаю, как через такое пройти — нужно просто держать голову высоко.

Это всё, что успевает сказать мне Сьюзен, и я не знаю, метафора это или нет. Ее забирают у меня новоприбывшие гости, жаждущие доказать свою хорошесть тем, что они «сейчас здесь ради нее». Я возвращаюсь к Анне, расположившейся рядом с кухней. Туда-сюда с полными и пустыми подносами бегают официанты. Анна таскает с одного из подносов финики, завернутые в бекон.

— Я сделала это, — докладываю я.

Она одобрительно хлопает о мою ладонь своей.

— Когда ты ела в последний раз? — спрашивает подруга, жадно поглощая финики.

Мне вспоминаются блины. Если я скажу ей правду, то она насильно накормит меня закусками.

— О, совсем недавно, — отвечаю я.

— Врешь, — замечает Анна, и останавливает проходящего мимо нее официанта с креветками.

Я морщусь.

— Нет! — наверное, слишком резко возражаю я. — Никаких креветок.

— Финики? — протягивает мне подруга свою салфетку с двумя из них.

Они большие, в толстом беконе, липкие от сахара. Вряд ли я смогу это засунуть в себя. Но потом я вспоминаю о куче закусок из морепродуктов и понимаю, что финики — наилучший вариант. Поэтому я беру и съедаю их.

Они. Невероятно. Вкусные.

Мне вдруг хочется еще. Еще сахара. Еще соли. Еще жизни. Я говорю себе: ты больная, Элси! Бен мертв. Не время предаваться чревоугодию.

Я сообщаю Анне, что ненадолго отойду, и поднимаюсь на второй этаж — подальше от еды и поближе к зеркалу в гостевой ванной. Умом я понимаю, куда направляюсь, но иду туда не совсем осознанно. Меня словно тянет туда какая-то сила. Поднимаясь по лестнице, я слышу бубнеж голосов. В гостевой ванной тоже собрался народ. Все идут посмотреть на зеркало. Я не поворачиваю в коридоре и не захожу в ванную комнату. Так и стою наверху лестницы, не зная, что делать. Я хочу побыть у зеркала в одиночестве. Мне невыносимо будет видеть написанное рукой Бена при посторонних.

Мне спуститься вниз? Вернуться сюда позже?

— Ее надгробная речь была убедительной, — доносится до меня мужской голос.

— Знаю. Я и не говорю, что она была неубедительной, — горячо отвечает другой — высокий и женский.

— О чем вы? — раздается третий голос, подвыпивший. У его обладательницы, скорее всего, и сейчас бокал в руке. Она явно не прочь посплетничать.

— О вдове Бена, — отвечает ей женщина.

— Ах да. Какой скандал! — реагирует обладательница третьего голоса. — Они же были женаты меньше двух недель?

— Да, — подтверждает мужчина. — Но мне кажется, Сьюзен ей верит.

— Нет, я знаю, что Сьюзен ей верит, — говорит женщина. — И я тоже ей верю. Я всё понимаю. Они на самом деле были женаты. Я о том, что ты же знаешь Бена, знаешь, как сильно он любил свою мать. Разве он не рассказал бы ей об этом, если бы всё было действительно серьезно?

Я медленно и неслышно отступаю, не желая быть услышанной и не желая слышать, что последует за этим. Спустившись вниз к Анне, я ловлю взглядом свое отражение в одном из зеркал. И впервые не вижу себя. Я вижу женщину, которую видят все вокруг, женщину, которую видит Сьюзен: дурочку, считавшую, что она всю свою жизнь проведет с Беном Россом.

ФЕВРАЛЬ

В тот вечер четверга мы с Беном страшно устали. Я целый день в библиотеке занималась подготовкой проекта с демонстрацией документов периода администрации Рейгана. Бен долго спорил со своим начальником о том, каким должен быть логотип фирмы, созданием которого он занимался. Никто из нас не хотел готовить ужин. Мы вообще ничего не хотели делать, кроме как поесть и лечь спать.

Мы пошли в кафе на углу дома. Я заказала спагетти с соусом песто, Бен — сэндвич с курицей. Мы уселись на открытом воздухе за шатким столиком на шатких стульях и ели, дожидаясь наступления времени, когда можно будет завалиться в постель.