— Ну а если, — тихо спросила Френсис, — ну а если Дуг заставит наконец ответить… найти, раскрыть в конце концов этот признак, этот отличительный признак, которым должны обладать тропи, дабы мы смогли принять их в качестве равноправных членов в франкмасонское общество — я имею в виду сообщество людей, которое требует наличия души у своих членов… Разве не на этом признаке основывалось бы все наше поведение, поведение людей? Не на зыбучем песке наших представлений, как вы говорите, не на призрачном, расплывчатом определении добра и зла, а на незыблемом, как гранит, определении того, что есть человек… И даже разве вам, Сибила, не принесло бы это облегчения и спокойствия, разве не появилась бы у вас путеводная звезда?

— Что есть человек… — прошептала Сибила.

— Хотим мы того или нет, — в раздумье промолвила вполголоса Френсис.

— Что есть человек… — снова проговорила Сибила.

— Независимо от добра и зла, — добавила Френсис.

— Что есть человек… — ещё раз произнесла Сибила. — А это действительно можно было бы узнать? — спросила она, словно школьница, и в голосе её прозвучало наивное и трогательное волнение. — И вы думаете, что это можно будет сделать? — повторила она через минуту все тем же тоном.

— Если это возможно для тропи, Сибила, то это так же возможно и для нас, — ответила Френсис. — Но для этого не надо… не надо считать Дуга Дон Кихотом. Надо верить ему безоговорочно, — прошептала она с верой и болью. — Даже если всем нам суждено умереть, так и не увидев плодов его самопожертвования… В конце концов, — заключила она с силой, — это ведь не в первый раз! Не в первый раз люди не внемлют шелесту дубов Додоны [9] … А потом, в один прекрасный день, их еле уловимый шёпот превращается в песнь надежды.

— Доктор Фиггинс!

Это был первый свидетель, вызванный обвинением. Произнеся слова присяги, он подошёл к месту, отведённому для свидетелей. Мистер Дрейпер, председатель суда, незаметно вытер лоб, под белым париком он буквально обливался потом. В этом году конец сентября выдался жаркий, душный, грозовой. Зал был так переполнен, что казалось, стены его не выдержат напора публики.

Королевский прокурор, королевский адвокат, член парламента сэр К.В.Минчет открыл огонь.

— Мы просим свидетеля, — начал он, — отвечать лишь на наши вопросы, не вдаваясь в излишние подробности. Как нам известно, седьмого июня в пять часов утра вас вызвали по телефону из Сансет-коттедж, куда вы и отправились. Констатировали ли вы там смерть новорождённого младенца мужского пола?

— Да.

— Вызвали ли вы в свою очередь полицию, дабы она также констатировала смерть?

— Да.

— Последовала ли смерть от инъекции пяти сантиграммов стрихнина — дозы, смертельной даже для крупного животного?

— Да.

— Не заявил ли вам обвиняемый, что в то утро он сам сознательно сделал эту инъекцию?

— Да.

— Смогли ли вы сами установить, что данное заявление обоснованно?

— Да. Правильность его подтвердило также вскрытие, произведённое в моем присутствии судебным врачом.

— Нет ли у вас каких-либо оснований предполагать, что смерть могла бы произойти и при других обстоятельствах?

— Нет. При других обстоятельствах она не могла бы произойти.

— Ознакомились ли вы также с заявлением сэра Эдуарда К.Вильямса из Королевского колледжа хирургии, свидетельствующего о том, что обвиняемый, несомненно, является отцом жертвы?

— Да.

— Имеются ли у вас лично какие-либо основания ставить под сомнение авторитет самого сэра Эдуарда и не доверять сделанному им заявлению?

— Нет.

— Имеются ли у вас какие-либо основания сомневаться в том, что обвиняемый является отцом жертвы и виновником его смерти?

— Нет.

Прокурор с удовлетворённым видом сел на своё место.

Поднялся защитник, королевский адвокат мистер Б.К.Джеймсон.

— Доктор Фиггинс, внимательно ли вы осмотрели труп младенца? Не вы ли сами сказали при осмотре: «Это же не ребёнок, это обезьянка»?

— Да.

— Придерживаетесь ли вы по-прежнему этого мнения?

— Да.

— Какие у вас на это имеются основания?

— Некоторые особенности строения его тела, одни из которых сразу бросаются в глаза, другие же я обнаружил во время вскрытия.