Проекты вроде Дунтаня — несомненно первый шаг к этому, но даже сами архитекторы, работающие над ним, признают ограниченность концепции экогорода, если нет возможности повлиять на его взаимоотношения с региональными и глобальными окрестностями. Похоже, все возвращается на круги своя. Мы вступаем в новую эпоху владычества географии, где выбор места и образа жизни приобретает для нас такое же критическое значение, как и для наших далеких предков. К счастью, у нас по сравнению с ними есть одно преимущество: возможность оглянуться назад. Так чему же нас научили ю ооо лет существования городской цивилизации? На эту тему можно написать бесконечное множество книг, но в конечном итоге все сводится к одному — уважению к земле. Тысячелетиями мы строим города и предоставляем деревне расхлебывать последствия. Может, стоит попробовать действовать наоборот? Что если мы вернемся к древней традиции предсказаний — в современном обличье — при выборе места для наших городов? В конце концов главной задачей римского авгура было подобрать для города выгодное и экологически устойчивое расположение за счет тщательного анализа особенностей окружающей местности.

Шотландский биолог и географ Патрик Геддес считал единственно верным именно такой подход. Он ввел в оборот понятие «конурбация» (скопление городов) и внимательно изучал труды французского географа Элизе Ре-клю, чья концепция «естественных регионов» вдохновила шотландца на разработку методологии, носящей сегодня достаточно пресное название «региональное планирование». Однако эта скука обманчива, поскольку самому Геддесу природный ландшафт представлялся бесконечно интересным явлением — динамичным, живым и определяющим все особенности человеческой среды обитания. В1905 году он составил диаграмму, показывающую обобщенный «участок долины», простирающийся от гор и лесов до степи и морского берега. Реакция на такие природные условия, утверждал он, всегда составляла основу человеческой культуры. Города как таковые должны следовать за этой «активной, познаваемой через опыт средой... движущей силой человеческого развития; за почти чувственной связью мужчин и женщин с их окружением»65. Геддес был уверен, что современные технологии («эпоха неотехники») освободят человека от необходимости жить в крупных конурбациях, позволив ему стать ближе к природе без ущерба для своих функциональных и культурных потребностей. Что же касается «клякс и пятен» существующих конурбаций — их необходимо слить с природой: «Мы должны принести в них деревню... пусть улицы приносят выгоду полям, а не только поля — улицам»66.

Геддес, конечно, был утопистом почище многих. Но кое-что в его словах есть. Технический прогресс действительно частично освободил нас от пут географии или по крайней мере дал нам новые возможности строить свою жизнь. Идея слияния города и деревни далеко не нова: напротив, можно сказать, что она изначально присуща нашей цивилизации. Кроме того, она числится среди самых распространенных мотивов утопической мысли. Так можем ли мы хоть что-то узнать о том, как этого добиться? На самом деле два утописта — Говард и Райт — дают нам два основных варианта: компактный и размазанный. Говард создал концепцию постиндустриального города-государства, Райт — концепцию жизни в пригороде; почему так вышло, понять нетрудно, если вспомнить различия между этими двумя людьми. Говард был англичанином, Райт — американцем. Говард принадлежал эпохе парового двигателя, Райт — эпохе автомобиля. Говард не был архитектором, Райт был им. Говард был скромен, Райт — нет. Неудивительно, что утопия Райта исходит из неограниченности земельных и транспортных ресурсов и полностью разработана им самим, а говардовская — основана на конечности этих ресурсов и создана в сотрудничестве со многими единомышленниками.

Утопические концепции зачастую повторяют особенности своих создателей и отражают контекст, в котором они их создавали. О чем нам это говорит? Когда человек берется за проектирование города, у него нет ничего, кроме парадигмы — некого представления о том, что может сработать, а что нет. Наверняка узнать, насколько удачна идея, можно, только попробовав ее осуществить, и даже в этом случае ответа, возможно, придется ждать много лет. Город не построишь набело, без проб и ошибок. Наша задача — использовать знания, опыт и интуицию, реагируя на ситуацию настолько эффективно, насколько это возможно. Понимая все это, нужно признать, что подход Говарда сегодня представляется более полезным в практическом плане, чем концепция Райта. На современном жаргоне, его город-сад представляет собой модель с низким потреблением углеводородов, а «Город широких просторов» Райта — с высоким. Тем не менее среди архитекторов и планировщиков нет единого мнения о том, следует ли нам строить городские кластеры или сплошной ковер пригородов. В своей книге «Города для маленькой планеты», вышедшей в 1997 году, архитектор Ричард Роджерс выступил за максимально плотную застройку на любых неиспользуемых городских участках, лишь бы только город не расползался на территорию зеленого пояса67. Его доводы легли в основу правительственной политики в этой сфере68, но с тех пор прошло уже больше десятка лет, а плотность застройки в Британии по-прежнему составляет всего 40 домов на гектар, да и пригород с большим отрывом удерживает позиции наиболее популярной модели нового жилого строительства69.

Впрочем, независимо от плотности застройки нам несомненно нужно вырабатывать более экологически сбалансированный образ жизни. Недавно британское правительство заявило о планах строительства десяти экогородов с нулевым уровнем выбросов двуокиси углерода, хотя как этого можно добиться, если новые города будут подключены к той же системе продовольственного снабжения, что и все остальные, остается лишь гадать. Устье Темзы еще раньше провозгласили первым экорегионом Британии, и архитектор Терри Фаррелл уже составил генеральный план его развития, но в парковых зонах, которыми хотят окружить новые городские районы, жителям пока предлагается только отдыхать, а не заниматься сельским хозяйством. Несмотря на то что значительную часть осваиваемой территории составляют очень плодородные земли, в том числе и садоводческие хозяйства, когда-то поставлявшие Лондону изрядную долю овощей и фруктов, вопрос о производстве продовольствия еще явно не стоит в экорегиональной повестке дня.

Пока мы не разберемся с политическими и социально-экономическими структурами, определяющими жизнь городов, вопрос о том, по каким именно планам мы их строим, будет иметь в экологическом плане второстепенное значение. Главное — как работает целостный городской организм. Строительство городских кластеров в Кенте — дело хорошее, но если тамошние жители будут по-прежнему питаться печеньем, приготовленным на пальмовом масле с Борнео, экологическая ценность таких проектов будет оставаться под серьезным сомнением. Хотя средствами городского планирования можно сделать города несколько менее разрушительными для окружающей среды (и Дунтань это доказывает), в самом нашем образе жизни кроется масса проблем, которые никакие проектировщики решить не в состоянии. Именно тут утопии могут многому нас научить. Экогорода Говарда были окружены сельскохозяйственными землями, а не зонами отдыха. Его модель рассматривала весь экологический цикл города, а не сосредоточивалась на энергетическом балансе отдельных зданий. Тогда почему же, раз уж она была столь блестящей, концепция Говарда не воплотилась на практике? Проще всего сказать — потому что она была утопией. Но в этом будет не вся правда. Как и Оуэн, Говард рассчитывал на поддержку государства, но она так и не подоспела. По-настоящему радикальная часть его плана требовала политической воли, а ее, как мы знаем, не сыщешь и днем с огнем.

Размышляя о глобальной катастрофе, к которой, похоже, подталкивает нас образ жизни постиндустриальной эпохи, легко впасть в уныние. Но не стоит ему предаваться. Если мы решительно возьмемся за дело, можно не только предотвратить печальный исход, но и намного улучшить нашу жизнь, а заодно и жизнь тех, кто скован с нами цепочкой продовольственного снабжения. Еще не поздно.

Первый шаг будет сделан, если все мы просто станем больше думать о еде: свяжем фасоль на нашей тарелке с человеком, который где-то ее вырастил, курятину в сэндвиче — с живой птицей, а вкус, консистенцию и цвет пищи — с погодой и временем года. Еда — посланник деревни, живая часть той местности, где она выращена. Поэтому питаться тем, что выращено недавно и неподалеку не только целесообразно в экологическом плане, но и куда приятнее. В своей книге «Медленное питание» Карло Петрини изо всех сил пытается убедить своих коллег-коммунистов в том, что наслаждение едой — не признак буржуазной развращенности70. И он прав. Среди лучших блюд в мире — те, что итальянцы относят к la cucinapovera, в буквальном смысле — «еде бедняков». Они необычайно вкусны благодаря своей простоте и тому, что готовятся из местных сезонных продуктов. Большинство горожан не может и мечтать о том, чтобы питаться так же, как итальянские крестьяне, но мы в состоянии — как это делает каждый крестьянин — мысленно связать нашу пищу с землей, где она выращивается. Сделав это, мы станем, как выражается Петрини, «экологическими гурманами», осознающими значение еды и использующими свои знания, чтобы питаться этично.

В1999 году философия медленного питания была дополнена понятием Cittaslow (от ит. citta — «город» и англ. slow — «медленный») — в таком городе образ жизни учитывает ценности местного своеобразия, ремесленных навыков и истории. Тамошние горожане, как говорится в манифесте Cittaslow, «все еще способны распознавать медленное чередование времен года и их природных плодов, уважая вкус, здоровье и спонтанно сложившиеся обычаи...»71. И дальше: «Жить медленно — значит „поспешать медленно", festina lente, как говорили римляне. Медленный образ жизни чтит традиции и качество. Он позволяет использовать все лучшие стороны современности для совершенствования и сохранения приносящих радость старинных привычек — но не исключая при этом прогресса и не в попытке избежать перемен»72.