— Выходит, что все воеводы голову потеряли, — возмутился Даниил. — Ведь князю Одоевскому должно быть ведомо, где орда, он крайний к Польше.

— Я и говорю, что лукавый попутал. Довелось мне увидеть того гонца. Русич он по облику, ничего не скажешь. И одежда-обувка на нём без огрехов, нашенская. И говор ну чисто русский. А нутром-то он басурманин. Вот бы молитвы и заставить вторить. Так и надо было его раскусить, и веры его грамоте не давать.

— Как это так? Грамота из государева приказа, поди!

— Если бы из государева! Нам ли не ведомы коварство и хитрость орды! Ты вот скажи, брат мой, почему бы Девлет-Гирейке не послать русского человека в наш стан с ложью?

— Как же так, русского человека? — недоумевал Даниил.

И Никодим его просветил:

— У них в Крыму полно русских полонян. Вот и из Козельска всю малышню увезли, годовалых и трёхгодовалых. Так там из них любую цацку спроворят. Да такой «ордынец» батюшку родимого на Голгофу поведёт. А уж в обман пуститься, что по ветру плюнуть. Доведись мне, я бы раскусил его и не было бы потери Козельска.

— Озадачил ты меня, Никодим.

— Чем же? Случилось то, что Кассиан вещал.

— Я не о том. Свои у меня маеты. Мне ведь тоже с князем Одоевским надо встречаться.

— Встретишься. Раз ты жених Питиримовой Катерины, тебя он примет. Князь-то ведь за своего человека был в доме священника...

Разговор с Никодимом, как понял Даниил, был серьёзным, повод дал для опасения на будущее. Адашев спросил Пономаря:

— Ваня, ты слышал, о чём речь шла?

— Всё слышал.

— И что ты думаешь? Могло такое случиться?

— Ещё как могло. Я и в Москве встречал от Руси отреченных. Их там в орде лисьим повадкам обучили. Они тебе любую грамоту сочинят, и печать подделают, и подписи приноровят.

— Выходит, Козельск подлостью взяли, — посетовал Даниил.

— Так, поди, и было, — ответил Пономарь. — Зная, что орда в Польше, не мог разумный Одоевский оставить без защиты город.

Ехали лесной дорогой. Было тихо. Где-то пересвистывались синицы. Дятел деловито добивался добыть короеда. Далеко впереди куковала кукушка, похоже, из последних поздняя. Пахло смолой, дурманя голову словно хмельным. Вдруг в этой лесной благодати послышался цокот копыт: неподалёку, за поворотом дороги, кто-то ехал навстречу.

— Схоронитесь, братцы, — предупредил Никодим, прячась за кусты орешника.

Иван и Даниил последовали за ним. И только они спрятались, как показались два всадника. Это были воины при щитах, в кольчугах, в шишаках [14] , мечи на поясах.

— Братцы, так это же наши! — воскликнул Никодим. — Они мне ведомы! — И Никодим выехал им навстречу, крикнул: — Глебушка, Афанасий, куда это вы?

— Эко, право, тесно на земле, — улыбнулся молодой бородач, крепкий и ладный воин Глеб. — А ты куда на своём старичке?

Выехали на дорогу и Даниил с Иваном.

— О, да тут целое войско! — Глеб положил руку на меч.

— А это я их провожатый. Они к князю Петру-батюшке.

— Так-так. Из Козельска? А мы туда.

— Э-э, браты, мы только что из Козельска. И вам там нечего делать. Нет больше славного русского города.

— Что бухтишь, Никодим? — строго спросил Глеб.

— Выгорает он. Вчера на него ордынцы налетели. Всё пограбили, всё пожгли, всех в полон увели, — выдохнул Никодим.

— Какая поруха! Ты слышишь, Афанасий? Что мы теперь скажем князю-батюшке? — произнёс расстроенный Глеб.

— Можете ничего не говорить. Мы вот с московитами очевидцы, всё и поведаем. А вы ведите нас спешно к князю-батюшке. Может, ещё и перехватит где орду.

— Сие резонно. А ну, пошли за нами! — Глеб и Афанасий развернули коней и поскакали.

Троица помчалась следом. Вскоре лес кончился и впереди показалось три десятка изб. Это и была деревня Жиздра. Въехав на улицу деревни, Даниил удивился: на ней — ни души, лишь куры гуляли возле плетней да собака лежала близ дороги. Она залаяла и убежала. Отряд выехал за деревню, в версте от которой синел лес, версты две мчались по нему, и вновь впереди замаячило степное пространство. А на опушке леса вправо и влево от засеки располагались воины. Отряд проехал вдоль засеки, и все увидели в безлесном пролёте большой острог. К нему и направил коня Глеб. Въехали в открытые северные ворота. Прямо перед ними стоял шатёр. Глеб соскочил с коня и скрылся в нём. Даниил и остальные путники спешились, ждали Глеба. Он вскоре появился и позвал Даниила, Ивана и Никодима. Князь Пётр ходил по шатру. Он был гневен, зол и обижен на судьбу. В этой летней кампании неудачи преследовали его. И теперь, когда Глеб успел рассказать князю, какая участь постигла Козельск, он не придумал ничего лучшего, как сорвать свою досаду на Данииле Адашеве.

— Ты зачем явился сюда? Что тебе нужно от меня? Или устыдить намерен за то, что потерял Козельск?! — почти закричал на Адашева Одоевский. — Говори же! Что молчишь?

— Батюшка-воевода, я явился не по своей воле и стыдить никого не собираюсь, — спокойно ответил Даниил.

— Ну так говори, что тебе нужно в ратном поле, стряпчий? Поди, и меч держать не умеешь. Помню же я тебя.

— Да, я стряпчий, но при мне грамота Разрядного приказа, и я должен вручить её тебе, князь-батюшка.