— Я буду молить Бога, Глаша, чтобы он сохранил наше с тобой дитя.

В порыве страсти он приник к её губам. Это был первый такой поцелуй, навеянный чувством нежности к матери его сына. И тут же Даниил добавил с горечью:

— Господи, как можно теперь уехать от вас!

— Поезжай, семеюшка любезный, с лёгким сердцем. У нас всё будет хорошо. К тому же я не одна: матушки, батюшки рядом.

— Нет-нет, я слетаю в приказ и откажусь от поездки.

— То-то будет урон и тебе, и нам! Идём, я провожу тебя до возка. Вон уж и Ивашка заждался...

— Да-да, нам надо ехать, — растерянно произнёс Даниил и, взяв Глашу за руку, повёл её во двор.

Там у крыльца его ждали родители. Они увидели смущённое лицо сына и ещё более смущённое лицо невестки, её сверкающие глаза. Ульяна первая догадалась, что случилось в последние минуты расставания.

— Радуйся, тебе это подарок на дорогу, Данилушка, — сказала она и осенила сына крестом. — Дай Бог тебе благополучного возвращения.

— Помни, явись ко времени. Осень тебе крайний срок, — промолвил Фёдор, обнимая сына. — А то мы не знаем, как назвать нашего внучонка.

— Назовите его, батюшка, «беспокойный», «взволнованный», ежели что, а как это звучит — в святцы загляните.

Почему-то у Даниила не хватило духу сказать открыто, чтобы назвали Тархом. Всё-таки он был человеком твёрдого нрава и запретное походя не произносил. Пока Тарх — это его второе, скрытое лицо, как у Ивана — Шогаль.

Ворота уже распахнуты. Пономарь сидит на облучке. Даниил машет ему: дескать, трогай коней. Сам поспешил за возком, у ворот помахал всем рукой, а за воротами столкнулся носом к носу с подьячим Фадеем. Он перекрыл ему дорогу козлиной бородкой.

— Жду тебя, батюшка Даниил, кои полчаса.

— Что случилось, Фадей? Или отменили повеление?

— Всё по-старому. Да ехать тебе нужно ноне на Большую Якиманку и там пристать к поезду царевича Шиг-Алея. Да запомни: въезжай во двор через дальние от палат ворота. Там вас встретят, дадут ордынскую одёжку, и ноне же с поездом Шиг-Алея вы отправитесь в путь.

— Эко задал мороку, Фадей. Да не шутишь ли?

— Как шутить! Вчера батюшка Дмитрий в Поместный приказ ходил. Там всё и решили. Сказывают, Шиг-Алей на царство возвращается. Да будто потому, что казанцы прогнали царя Сафа-Гирея. Что деется, что деется, — вздохнул Фадей. — Давай уж я тебя провожу до ворот Шиг-Алея. А то батюшка-боярин спросит, а я лишь руками разведу.

— Дотошен ты, Фадей, далеко пойдёшь, — заметил Даниил.

— Дотошен. Потому как в чины хочу. Мне вот двадцать один, а я уже подьячий. То-то! — И Фадей гордо вскинул голову.

«Да, продерётся в чины сей молодой козел», — подумал Даниил и велел Фадею прыгать в возок.

На подворье Шиг-Алея всё так и было, как сказал Фадей. Адашева и Пономаря встретили, провели в зимник [15] на конюшне и дали им новую верхнюю одежду, стёганые халаты из суровой ткани, ещё суконные башлыки и мягкие сапоги. Как переоделись Даниил и Иван, так стали похожими на всех дворовых людей Шиг-Алея.

Ждать отъезда из Москвы не пришлось вовсе. Едва Адашев и Пономарь переоделись и спрятали в возок свою одежду, как на дворе началось движение и десятка полтора повозок потянулись к воротам. Пристроились к ним и «коробейники». Из главных ворот выехали кареты, следом конные воины, придворные царевича.

Путь до Казани был неближний — восемьсот двадцать вёрст. А за день одолевали не больше пятидесяти. Похоже, что Шиг-Алей не очень-то и спешил к трону. Он знал коварство казанских вельмож и не доверял им. Сейчас вельможам захотелось пожить в мире с Москвой, и они прогнали Сафа-Гирея. А как только Турция и Казанская орда погрозят им кулаками, они сбросят с трона ставленника Москвы и вновь отдадут его Сафа-Гирею. И потому, предполагая эту игру, Шиг-Алей не торопился в Казань. И хотя шёл он в Казанскую землю кратчайшим путём, через Владимир, Муром, Арзамас, Нижний Новгород, Чебоксары, Шумерлю, Канаш, спешить он не собирался. Где бы ни останавливался царевич, всюду у него были сородичи и среди них он не скучал.

Адашев и Пономарь в дни остановок брали лотки и свой немудрёный товар и выходили на торги. С ними нередко шёл Каюм, с которым Даниил познакомился ещё в Москве, а Пономарь — в пути. Они понравились друг другу, и Каюм учил их казанскому говору. Он был сыном богатого мурзы и служил царевичу Шиг-Алею, но, как заметил Даниил, больше бездельничал. Зато ему нравилось торговать, и он с завистью смотрел, как делают это Даниил и Пономарь. Особенно успешно они поторговали в Шумерле. Иголки и нитки у них покупали нарасхват. Похоже, каждой семье был нужен такой товар. Оба «купца» вели разговор с покупателями то на татарском языке, то на черемисском. Их понимали, им отвечали.

Уже близ Казани, в Больших Ширданах, Даниил решил отстать от поезда Шиг-Алея. Счёл он, что ему не следует показываться в Казани в свите будущего казанского царя. Пора было исполнять службу самостоятельно. И никто из спутников Шиг-Алея не обратил внимания на то, что двое не покинули Большие Ширданы.

— Ну вот мы и обрели свободу, — молвил Даниил Ивану.

— А ты не скажешь, что это такое? — пошутил Иван.

— Не надейся, что от меня узнаешь. Сам своим горбом познай, что это такое, — отшутился Даниил. Однако ему нужно было поговорить с Пономарём и в чём-то утвердиться, в чём-то прислушаться к разумному голосу друга. И он спросил: — Ты вот что скажи мне, Шогаль: верно ли мы поступили, что остались в Больших Ширданах?