— Как же я могу взять тебя из монастыря? Твой дядя, поди, воспротивится, препоны чинить будет.

— Как пить дать воспротивится, и препон не оберёшь.

— Вот видишь!

— А ты ему грамоту под нос от Разрядного приказа.

— Это какую же грамоту? — удивился Даниил. «Вот и подумай, дурак-дураком, а умный», — мелькнуло у него. — Ну говори, мне некогда с тобой лясы точить. Какую тебе грамоту нужно?

— А ту, что в феврале—марте по городам и весям рассылают, на береговую службу зовут русичей.

— А ты из дураков да ранний, Пономарь. Откуда тебе ведомо про те грамоты?

— Так к нам в монастырь приносят списки делать. И я делал.

— Вон что? — удивился Даниил. — Да ты и письмён и книжен, выходит.

— Сподобился. Сподручно оказалось.

— Ну идём. Нечего столбами стоять.

И они пошли рядом.

— Я тебя вот о чём хочу спросить: зачем тебе воля? Это ведь такая вещь, что не каждый ею может распорядиться.

— Ведаю то, воевода. Да мне она и нужна-то на день, на час, чтобы отраду душевную испытать.

— Ишь ты, какой заковыристый. Говори без загадок.

— Да просто все: ты мне добудешь волю, а я к тебе служить пойду. Вот и вся недолга.

— Голову ты мне морочишь, Ивашка. Иди к монахам, а мне на службу пора.

— Господи, и ты, воевода, жестокосердный! Да ведь лучше, чем я, ты не найдёшь себе рынду. Я ведь лихой. И саблей, и мечом владею. Испытай же, испытай! — И Пономарь отважно надвинулся на Адашева.

У Даниила рука была крепкая, если что схватит, как железом обожмёт. Он за грудки взял Ивашку, притянул к себе.

— Не лезь, Пономарь, ушибить могу. А ежели есть в тебе терпение, жди, добуду волюшку. Искры Божьей в тебе много.

Слегка оттолкнув Пономаря, Даниил скрылся в дверях Разрядного приказа.

— Подожду, воеводушка, подожду, терпения хватит, — проговорил Иван вслед и побрёл к себе на монастырское подворье.

Тихий и тёплый апрельский день показался Даниилу маетным и долгим. И дел-то, кажется, было полно. Два раза отлучался из Кремля со служебными посылками к большим воеводам. Носил грамоты в царские палаты, к государю. Правда, до самого царя Даниила не доходил. Грамоты у него забирал князь Юрий Васильевич Глинский, а Даниилу оставалось только ждать новых поручений. Служба в приказе начиналась в шесть часов утра и длилась до четырёх часов дня. Там была полуденная трапеза, и после неё вершились лишь неотложные дела. У многих же этих неотложных дел не было, и они уходили со службы. У Даниила день оказался короче ещё на два часа, и он покинул приказ и помчался на Сивцев Вражек. Дома он наскоро кое-чего поел прямо в поварне, сказал матушке, что спешит по воле отца в Коломенское, и, выведя из конюшни резвую кобылку Ласточку, поднялся в седло и поскакал туда.

Ехать в Коломенское надо было мимо Крутицкого подворья, мимо Симонова монастыря, за ним по наплавному мосту через Москву-реку, и вот он — загородный царский дворец. Но вначале Даниил увидел шатровый храм Вознесения. Сей храм, словно гранёный рубин, вознёсся в небо над Москвой-рекой, и у подножия его раскинулся великокняжеский дворец с садом, со службами. Придёт время, и о Коломенском дворце скажут, что это одно из чудес света.

Даниил прискакал в Коломенское разгорячённый и возбуждённый. Слетев с кобылицы, он побежал искать Катюшу, но нашёл её рядом с отцом и батюшкой Питиримом, и всё, что приготовился сказать, пришлось отложить на потом. Все они были в саду и вместе с работными людьми чистили дорожки, обрезали кусты. Даниил заметил сосредоточенность Кати: она собирала граблями прошлогоднюю листву и, увидев Даниила, лишь на миг оторвалась от дела, улыбнулась ему.

— А найдётся ли мне дело? — спросил Даниил, подойдя к Кате.

Её лицо разрумянилось, на лбу выступили капельки пота. Было видно, что она работала с усердием. И в какое-то мгновение у Даниила появилось желание, даже что-то похожее на жажду, подойти к невесте и обнять её. Но нет, он не осмелился нарушить благонравие в их отношениях и лишь взял у Кати грабли и принялся сгребать листву.

— Ты прямо со службы и, поди, голодный, — сказала она. — А мы только что из-за трапезы.

Катя была в лёгком летнике, который облегал её стройную фигуру, и Даниил украдкой полюбовался ею. «И какая же она манящая», — мелькнуло у него.

— Да нет, я не голоден. Дома забежал в поварню и перекусил, — ответил он, не желая покидать невесту.

Тут к ним подошёл Фёдор Григорьевич.

— Ладно уж, оставьте работу. Доченька, ты знаешь, как накормить молодца, вот и веди его к дворецкому.

— И то верно, батюшка Фёдор. А он говорит, что сыт, да как ему верить?

Даниил и Катя покинули сад. В пути первой заговорила девушка:

— Как хорошо здесь! Вот предложили бы мне остаться птичницей или за садом ухаживать, и я бы осталась.

— Тут жить не хлопотно, когда царя нет. А когда он приезжает сюда потешиться, не приведи Господь. Ни приближённым, ни дворовым покоя нет. Собакам и медведям здесь вольнее, чем любому человеку.

Во дворце Даниил и Катя нашли дворецкого Фёдора Черемисинова.

— Низкий поклон тебе, батюшка Фёдор, и здравия. Сказывают, что я голоден, так уж покорми меня.

Дворецкий улыбнулся. Он был одних лет с отцом Даниила. Вместе при дворце многие дела правили, и сыновей Адашевых Черемисинов уважал.