Шрифт:
Старушка рассердилась. Одной рукой она обняла кошель, а другой стала отмахиваться от меня зонтиком, как от пчелы:
– Как же, поверила! Третий лимон унесли. Знаю я вас!
– Как хотите. У вас беспризорные унесли, а я детдомовский.
– Вот детдомовские-то и разбойники.
Она посмотрела на меня, я – на неё. У неё нос был немного кверху, решительный, и вся она была какая-то добрая и решительная. Может быть, и я ей понравился. Вдруг она перестала отмахиваться и спросила строго:
– Ты чей?
– Ничей.
– А откуда? Московский?
Я сразу понял, что, если скажу – московский, она меня прогонит. Наверно, она думала, что это московские у неё лимоны украли.
– Нет, я из Энска.
Факт, она тоже была из Энска. У неё глаза засияли, а лицо стало ещё добрее.
– Врёшь ты, вралькин! – сказала она сердито. – Мне тоже один говорил – не московский. А посмотрела – и нет лимона… Если ты из Энска, где там жил?
– На Песчинке, за Базарной площадью.
– И всё врёшь… – Она видела, что я не вру. – Мало ли что Песчинка. Может, ещё где-нибудь такая река есть. Я тебя не помню.
– Вы, наверно, давно уехали, я ещё маленький был.
– Нет, не давно, я недавно… Ну, бери кошель за одну ручку, а я за другую. Да не дёргай.
Мы несли кошель и разговаривали. Я ей рассказывал, как мы с Петькой пошли в Туркестан и застряли в Москве. Она слушала с интересом.
– Вот тебе! Умники! Шагать пошли! Шагалы какие! Придумали!
На Триумфальной я показал ей нашу школу.
– Совсем земляки, – загадочно сказала старушка.
Она жила на 2-й Тверской-Ямской в маленьком кирпичном доме. Знакомый дом.
– Здесь наш заведующий живёт, – сказал я. – Может, вы его знаете – Николай Антоныч.
– Вот что! – отвечала старушка. – Ну, как он? Хороший заведующий?
– Что надо!
Я не понял, почему она засмеялась. Мы поднялись на второй этаж и остановились перед чистой, обитой клеёнкой дверью. На двери была дощечка, на дощечке – затейливо написанная фамилия, которую я не успел прочитать.
Шепча что-то, старушка вынула из салопа ключ. Я хотел уйти, она удержала.
– Я просто так, бабушка, бесплатно.
– Вот бесплатно и посиди.
Она вошла почему-то на цыпочках в маленькую переднюю и, не зажигая света, стала снимать салоп. Она сняла салоп, шаль с кистями, безрукавку, ещё одну шаль, поменьше, платок и так далее. Потом она открыла зонтик, а потом пропала. Как раз в эту минуту какая-то девочка отворила дверь из кухни и появилась на пороге. Я уже был готов поверить, что это моя старушка превратилась в девочку, как трансформатор. Но в это время и старушка появилась. Оказалось, что она зашла в шкаф, вешая туда свои шали и безрукавки.
– А вот и Катерина Ивановна, – сказала старушка.
Катерине Ивановне было лет двенадцать – не больше, чем мне. Но куда там! Хотел бы я так выступать, как она, так гордо закидывать голову, так прямо смотреть в лицо тёмными живыми глазами. У неё были косички кольцами и такие же кольца на лбу. Она была румяная, но строгая, с таким же решительным, как у бабушки, носом. Вообще она была хорошенькая, но страшно задавалась – это было видно с первого взгляда.
– Поздравляю, Катерина Ивановна, – всё ещё раздеваясь, сказала старушка, – опять лимон утащили.
– Потому что я говорила, что нужно в пальто класть! – с досадой сказала Катерина Ивановна.
– О! В пальто! Из пальто-то и утащили.
– Значит, ты, бабушка, опять считала.
– Ничего я не считала. Вот со мной и кавалер шёл.
Девочка посмотрела на меня. До сих пор она меня, кажется, и не замечала.
– Он мне кошёлку донёс… Как мама?
– Сейчас мерим, – спокойно разглядывая меня, сказала девочка.
– Ах ты, господи! – вдруг всполошилась старушка. – Да что же так поздно-то? Ведь доктор велел в двенадцать мерить.
Она торопливо вышла, и мы с девочкой остались одни. Минуты две молчали. Потом она нахмурилась и спросила строго:
– «Елену Робинзон» читал?
– Нет.
– А «Робинзона Крузо»?
– Тоже нет.
– Почему?
Я чуть не сказал, что только с полгода как научился читать, но вовремя удержался.
– У меня нету.
– Ты в каком классе?
– Ни в каком.
– Он – путешественник… – вернувшись, сказала старушка. – Тридцать семь и две… Он пешком в Туркестан шёл. Ты его не обижай, Катя.