Она будет писать, доктор. Вы узнаете ее адрес.

Еще одно: каждым летом, когда моя верхушка будет сверкать тысячью золотых плодов, будьте добры, доктор, срывайте самые прекрасные из них и кладите в корзиночку. И посылайте ей.

И пусть будет вложена туда записочка с милыми словами, которые я однажды слышал на улице Гренады:

О. Поркеролль. Июнь 1905

Когда пробило двенадцать часов, актер продекламировал:

— И вот настал тот день, в который мы…

Но тот, кому он сказал это, прервал его:

— Оставьте, пожалуйста. Этот день для меня в высшей степени неприятен.

— Ах, вы начинаете впадать в сентиментальность. Плохо дело! — рассмеялся актер.

Но его собеседник возразил:

— Вовсе нет. Но у меня с этим днем связаны воспоминания…

— …Столь страшные, что цепенеет кровь?.. Как и все ваши воспоминания! Так облегчите же себя. Сложите с себя на нас тяжкий груз ваших воспоминаний.

Мне очень не хотелось бы. Все это до такой степени грубо и дико…

— Ах, какие нежности! С какого это времени вы стали заботиться о наших нервах? В то время, когда мы все ходим по шелковистым коврам, ваши ноги тонут в запекшейся крови. Вы — помесь жестокости и безобидности.

— Я не жесток.

— Это дело вкуса.

— В таком случае я предпочту молчать.

Актер протянул ему через стол свой портсигар.

— Рассказывайте, рассказывайте. Иной размывает очень невредно напомнить, что кровь и доныне еще струится в этом прекраснейшем из миров. А кроме того, совершенно неверно, что вы не хотите рассказывать. Вы хотите рассказывать, и мы будем слушать. Итак, мы слушаем!

Блондин открыл портсигар.

— Английская дрянь! — проворчал он. — Все дрянь, что идет из этой проклятой страны.? Он закурил свою папиросу.

И затем начал:

— Это было уже давно. Я был тогда еще совсем зеленым фуксом, семнадцати лет от роду. Я был так же невинен, как кенгуренок в сумке у его матери, но изображал циничного прожигателя жизни. Должно быть, это выходило забав- но… Однажды ночью в дверь ко мне сильно постучали.

— Вставай! — закричал кто-то. — Сию же минуту вставай!

Я очнулся от сна. Кругом была совершенная тьма.

— Да просыпайся же! Долго ли ты еще будешь заставлять меня ждать?

Я узнал голос моего товарища по корпорации.

— Войди! — ответил я. — Дверь не заперта.

Дверь с грохотом отворилась. Длинный медик ворвался в комнату и зажег свечку.

— Долой из постели! — крикнул он.

Я бросил отчаянный взгляд на часы.

— Но позволь. Еще нет и четырех часов. Я и двух часов не спал.

— А я и совсем не спал! — рассмеялся он. — Я пришел сюда прямо из пив- ной. Долой из постели, я тебе говорю, и живо одевайся, фуксик.

— Да что такое случилось? Честное слово, я не вижу в этом никакого удовольствия.

— Да никакого удовольствия и нет. Одевайся, я расскажу потом.

Пока я с усилием смывал с своих глаз сон и, стуча зубами, натягивал штаны, он уселся, сопя, в кресло и закурил свою ужасную бразильскую сигару. Я закашлялся и плюнул.

— Ты не переносишь дыма, фуксик? — прохрипел он. — Ничего, привыкнешь. Итак, вникай: сегодня утром у нас дуэль городом, в Коттеновском лесу. Я — секундант. Госслер тоже хотел идти со мной. Мы с ним, чтобы не проспать и быть на; месте вовремя, всю ночь проваландались в пивной, и он в конце концов раскис. Вот и все. Не мешкай!

Я прервал приятеля:

— Все это так, но я-то тут при чем?

— Ты? Господи Боже, какая же ты телятина! Я не имею никакого желания тащиться туда целые часы наедине с самим собой. И поэтому беру тебя с со- бой. Ну, живо!

Это была отвратительная ночь: дождь, ветер, грязь. Мы побежали по пустынным переулкам к нашей корпоративной квартире, где нас ожидала карета. Остальные уже уехали вперед.

— Ну, конечно! — бранился мой товарищ. — Вот мы и остались ни с чем, как свиньи. Служитель увез с собой корзину с провизией. Беги наверх, фуксик, посмотри, не найдется ли в буфетной бутылочки коньяку!

— Я звоню, жду, проклинаю, дрогну от холода. Но вот, наконец, добываю коньяк. Мы влезаем в карету, и кучер хлещет лошадей.

— Сегодня третье ноября, — проговорил я, — день моего рождения. Нечего сказать, славно он начинается.

— Пей! — провозгласил мой коллега.

— И к тому же у меня неприятность. Да еще какая!

— Пей же, бегемот! — крикнул он и пустил мне в лицо тошнотворное облако дыма, так что я едва не получил морскую болезнь. — Погоди, младенец, — ухмыльнулся он, — я прогоню твои неприятности.