В другой раз мать вылила ему на голый живот пиалу холодной воды — парень даже не дрогнул. Он уже давно не спал, просто выжидал, пока Сердар отгонит овец подальше.

— Вставай, паршивец! — закричала мать. — Целое ведро сейчас на тебя вылью!

Меред не шелохнулся, только чуть приоткрыл глаза: возьмет ведро или нет. Взяла. Опрокинула на него. Меред вскочил и с душераздирающим воплем бросился на улицу, чуть не сбив с ног бабушку.

— Ты что ж это над ребенком измываешься?! — набросилась старуха на невестку. — Долго ли напугать? Не приведи бог заикой станет!

Получив неожиданную поддержку, Меред заревел. Ревел он долго, обиженным баском, время от времени поглядывая на мать. Та сидела в своем углу, злая, опустив голову, на сына она не смотрела. Она понимала, что старуха не права, но спорить со свекровью не решалась: хозяйкой в доме была не она, а мать мужа.

…Так и росли в семье у Пермана два сына, нисколько не похожие друг на друга. Сосали одну грудь, ели из одного котла, грелись у одного очага, а даже и не скажешь, что братья.

Перман не отличал ни одного из них, ни тому, ни другому не отдавал предпочтения. Он никогда не ласкал сыновей. Но и не бил. Провинившегося старался вразумить, объяснить, в чем его проступок. Иногда казалось, что он равнодушен к детям. Это было не так. Перман не потакал капризам сыновей, но любил их ровной и крепкой отцовской любовью: он только не давал им садиться себе на шею, как делают это некоторые излишне чадолюбивые родители.

Мать была другая, нетерпеливая, короткая на расправу. А бабушка металась между отцом и матерью — все ей казалось, что мать обижает мальчиков, а отец, ее сын, не очень-то любя сыновей, во всем потакает жене. Бабушка бросалась защищать внуков в любом случае, даже если видела, что ребенок виноват. Как наседка, защищающая цыплят от коршуна, готова она была телом своим закрыть внуков от собственной их матери. Не будь этого, может, и Меред вырос бы другим…

Туркмены обычно с детства приглядываются к ребенку, оценивают его способности, стараясь понять, что ждет маленького человека. Как правило, наметанный глаз не обманывает бывалых людей. Когда старики говорили о детях Пермана, они неизбежно приходили к выводу, что надеяться он может только на младшего.

— Трудолюбив в бабушку, шустер — в мать. А старший и ленив, и упрям, даже и не поймешь в кого. Не будет от него проку.

Сбудутся ли предсказания стариков — как знать? Длинна дорога жизни, длинна, и много на ней развилок и поворотов. День сменяется ночью, ночь — днем, и у каждой ночи, у каждого дня припасены для человека неожиданности. Такова жизнь…

…Постепенно Перман перевез домой всех своих овец. Сердар каждое утро угонял на ближнее пастбище полсотни полуживых овец. Он быстро научился пасти их; вовремя перегонял, посвистывал животным, бросал перед ними свой посох — все делал, как заправский чабан. Иногда, чтоб чувствовать себя настоящим чабаном, он даже брал на пастбище ослика и пса Акбара.

Как-то раз, когда матери удалось переупрямить Мереда и он шагал рядом с Сердаром, злой, полусонный, покачиваясь из стороны в сторону, Сердар вдруг сказал:

— Хоть бы волк появился! Спустили бы на него Акбара и — следом!..

Меред, мигом очнувшись, вытаращил на брата глаза.

— Ты что — сбесился, серого поминать?! Ведь явится!

— И хорошо! Погоняемся за ним! Акбар любого волка…

— Не поминай! Ты что — нарочно?

— Нарочно. Хочу, чтоб явился!

— А этого хочешь?! — Меред развернулся и влепил брату оплеуху.

— Дерешься? Дерешься, да? А бабушка что говорила: будем драться — никогда настоящими чабанами не станем.

— А я и не собираюсь им быть! Подумаешь — чабан! А помянешь еще раз серого, в рожу дам! Ну? — Меред поднял руку и устрашающе двинулся на брата.

— Буду поминать. Буду!

— А ну попробуй!

— Волк! Волк, иди сюда!

Вторая затрещина оказалась внушительней первой. Но Сердар не заревел. Размахивая маленькими кулачками, он бросился на обидчика. Меред был на несколько лет старше и заметно сильнее брата, зато Сердара только раззадорь. Пощады просить он не собирался, лишь носом шмыгал все чаще. Но слишком неравны были силы, и, чувствуя, что ему не устоять, Сердар бросился к посоху. Меред заметил его маневр и кинулся наперехват. И вдруг сел на землю и завопил:

— Ой, умираю! Помогите!

Сердар, уже схвативший свою огромную палку, остановился в нерешительности, словно чуткая, настороженная ярочка, И вдруг увидел кровь. Кровь лилась из ноги его брата. Он сразу забыл про обиду и, отшвырнув посох, бросился к Мереду.

— Чего ты, а? Чего ты, Меред? — мальчишка поглядел на ногу брата, и его даже затрясло — кожа между первым и вторым пальцем насквозь была пропорота сучком. Меред, насмерть перепуганный, ревел во все горло, Сердар вторил ему тихонько, но слезы текли ручьем — ему до смерти было жаль брата.

На крик подоспел отец. Присел возле Мереда, осмотрел его ногу и сказал наставительно:

— Сам виноват. Все из-за своей лени — чепеки обуть поленился. Как ее теперь вытащишь? Давай домой отнесу, может, мать сумеет.

Он взвалил сына на спину и понес. Сердар семенил следом. Ступня Мереда с торчащим меж пальцами сучком была у него прямо перед глазами. Он вдруг ухватил сучок двумя пальцами и дернул. Меред взвыл не своим голосом.

— Вот она! Не кричи — вытащил! — Сердар с торжествующим видом показал брату окровавленную палочку.