– Я не сдержал слова, - говорит Лимек.
– Сдался. Капитулировал.

Он не уверен, что Альбина его слышит: девушка осталась там, где он ее посадил, кутаясь в пальто, и все так же смотрит в пространство, продолжая шевелить губами. Но Лимеку все равно.

– Я был сыщиком. Не частным детективом, а старшим следователем Прокуратуры по особо важным делам. В двадцать семь лет. Старшим. По особо важным. Молодой, перспективный. Многообещающий, - последнее слово Лимек выговаривает по слогам.

Исповедь не поможет - Лимек это знает, но все равно продолжает говорить. Ему надо чем-то занять время. Время, оставшееся до ее прихода. Лимек говорит и ждет. Каждую секунду он ждет ее появления. Камилла. Он не знает, хочет он этого прихода или боится его: он просто ждет.

– Мне поручили дело Бельфегорского похитителя детей. Громкое дело. Восемнадцать детей только в сорок пятом, и только в Бельфегоре. Бог знает, сколько до этого - беспризорников Вааль-Зее никто не считал. Камилла... Ее сын был номером восемь. Я...- Лимек прерывается, подыскивая слова.
– Я сделал глупость. Я влюбился в нее. И я пообещал, что найду ее сына. Это перестало быть просто работой. Это превратилось в навязчивую идею. К октябрю сорок шестого я уже знал, что никакого похитителя нет, есть организованная группа людей в желтых фургонах, что они начали работать вскоре после войны под видом карет скорой помощи, что число похищенных перевалило за сотню... Я взял след. Я понимал, что вряд ли ребенок Камиллы все еще жив - но я обещал, что найду его. Я взял след... Лучше бы я этого не делал. Следы вели в Алхимическую лабораторию. Когда я доложил об этом, дело закрыли, а меня перевели в отдел морали и нравов. И тогда я испугался. Только "Трискелион" мог приказывать Прокуратуре. Только они могли замять скандал и прикрыть алхимиков. И я сдался. Я прекратил поиски и начал взимать мзду с сутенеров и проституток. Еще целый месяц я не решался сказать об этом Камилле. А потом... Потом я не выдержал. Я не мог больше лгать. Я сказал ей.

У Лимека сводит скулы. Он не может больше говорить. Но продолжает выдавливать из себя слова:

– Она ушла во время Большого Шторма. Она ушла, потому что перестала надеяться и верить. Она ушла, потому что я не сдержал слова.

Лимек закрывает глаза. Он знает, что когда откроет их снова, Камилла будет стоять перед ним. Молча. Прямо. Гордо. Как всегда. В первые годы после Шторма она приходила к нему каждую ночь, даже при самых слабых эманациях Бездны. Потом - реже. Но любой, даже самый слабенький Шторм, наполнял душу Лимека невыносимым стыдом и горечью.

– Мой отец, - слышит он голос Альбины и удивленно поднимает веки - Камиллы в комнате нет, а дочь инженера Петерсена сидит в той же позе, медленно раскачиваясь взад-вперед, и монотонно говорит: - Мой отец когда-то сказал, что демоны Бездны - вовсе не олицетворение наших грехов, как любят говорить проповедники и моралисты. Наши демоны - это мы сами. Вернее, то, чем мы могли бы стать - если бы не жадность, трусость и лень. Нереализованные возможности. Несбывшиеся мечты...

Все еще не веря происходящему, Лимек обводит взглядом комнату. Камиллы нет. Нет. Она не пришла! Он чувствует, что по его щеке скатывается слеза. И сердце прокалывает острой щемящей болью. Господи, мысленно шепчет Лимек, почему она не пришла?!

– Папа знал, о чем говорил, - продолжает Альбина.
– Он всю жизнь прожил в ужасе перед самим собой...

– А ты?
– спрашивает Лимек.
– Чего боишься ты?

Альбина поднимает глаза. В них читается страх, боль и... удивление?

– Я...
– Она сглатывает и качает головой.
– Я не помню...

– Так не бывает.

– Но я правда не помню!
– кричит Альбина с истерикой в голосе.

– Ты врешь, - жестко говорит сыщик. Он чувствует себя обманутым. Выжатым, как лимон. А еще - он знает, что разгадка гибели инженера Петерсена где-то совсем рядом, надо только руку протянуть...

– Я не помню!!!
– визжит Альбина и вскакивает с места.

Пальто сыщика соскальзывает с ее плеч и падает на пол. Альбина стоит перед Лимеком, обнаженная, истерзанная. Все старые шрамы проступили вдруг на ее теле: следы плети на плечах, порезы от бритвы на запястьях, следы уколов на локтевых сгибах, ожоги от сигарет на груди и животе, ранки от татуировочной иглы на бедре, следы от ошейника и кандалов... Вся та боль, что Альбина причиняла себе - или позволяла причинять - в один миг нахлынула на нее. Боль, лишь благодаря которой Альбина чувствовала себя живой, сейчас убивала ее.

Глухо застонав, девушка качается и закатывает глаза. Ноги ее подкашиваются, но Лимек не дает ей рухнуть на пол. Вскочив, он хватает ее за плечи, крепко сжимает и встряхивает.

– Не смей!
– гаркает он.
– Не смей мне врать!

Голова Альбины безвольно запрокидывается. Старые шрамы начинают кровоточить, и Лимек чувствует, как между его пальцев бежит горячая и липкая жидкость.

– Кто он?
– спрашивает сыщик.
– Кто этот ребенок, о котором спрашивал коротышка? Кто такой Абель?!

– Абель, - повторяет Альбина, пытаясь сфокусировать взгляд.
– Абель...

Она вдруг вскидывает руки и впивается в Лимека длинными тонкими пальцами. Глаза ее белеют от боли.

– Найди его, сыщик, - шепчет она.
– Ты только обязательно его найди. Умоляю тебя, слышишь, умоляю!!! Пожалуйста...

Она обмякает, и Лимек разжимает руки. Выпотрошенной тряпичной куклой Альбина падает на пол. И тут начинает разваливаться бордель. Вслед за ободранными шпалерами слезает со стен штукатурка, крошится цементная стяжка, обнажая кирпичную плоть цвета старой засохшей крови, а потом истлевает и мелкой пылью осыпается и она, оставив после себя лишь деревянный каркас, древние кости дома, стоявшего когда-то на этом месте - тонкие, выбеленные, сухие и ломкие. С хрустом они складываются, как игральные карты, поднимая облако праха, и Лимек оказывается на улице.