— Что ты еще помнишь?

— Ничего, — горестно вздохнула Стелла и уткнулась лицом в подушку. — Эта женщина, психоаналитик, пыталась убедить меня в том, что именно мой отец поджег дом и по этой причине я не могу ничего вспомнить. Она уверяла меня, что отец домогался меня и, возможно, именно он зачал моего неродившегося ребенка. Она сказала, что осознание этого факта было выше моих сил и поэтому произошло вытеснение всех неприятных воспоминаний в подсознание. С тех пор, как только я начинаю думать о том злосчастном пожаре и передо мной возникает лицо отца, у меня что-то обрывается внутри, и я не могу ничего больше вспомнить.

— Ты считаешь, что эта женщина была права?

— Нет, конечно, — решительно ответила Стелла и уставилась в потолок. — Понимаешь, я помню почти все, что было незадолго до пожара. Почему-то этот пласт моей памяти остался незатронутым. Если бы отец приставал ко мне, то я бы обязательно вспомнила об этом. А ребенок? Ведь это не могло произойти за один раз. Чтобы забеременеть, нужно иметь более или менее продолжительные контакты, а об этом я никак не могла бы забыть. Но этого просто не было, Сэм, — уверенно сказала Стелла. — Я всегда чувствовала только родительскую любовь отца и гордость за меня и ничего, кроме этого. Даже когда я вспоминаю его лицо в день пожара и то, что он держал в руках какой-то предмет — а это до сих пор пугает меня, — я абсолютно уверена в том, что он не хотел причинить мне зло. — Стелла замолчала, собираясь с мыслями. Через некоторое время она продолжила: — Никто и никогда не убедит меня в том, что мой отец поджег дом.

— Не будем больше говорить об этом, — предложил Сэм, нежно поглаживая ее упругую грудь, вздымавшуюся под простыней. — Иногда лучше забыть прошлое, чем постоянно тревожить его.

— Неужели ты не понимаешь, что я не могу этого сделать? — сказала Стелла, вытирая слезы рукой. — Меня собираются судить за то, что я якобы убила своих родителей. Я должна найти в себе силы и восстановить в памяти все обстоятельства пожара. Я должна рассказать им всю правду о том, что произошло и кто в этом виноват. Только так я смогу снять с себя все обвинения.

— Но ведь дом поджег Рэндалл, — сказал Сэм с некоторым смущением. — Ты же сама твердила об этом все время.

— Да, — согласилась она, — но я не могу сказать, что уверена в этом на сто процентов. К тому же Рэндалл мертв, Сэм. Любая попытка свалить всю вину на него вызовет у присяжных негативную реакцию. Они сразу же подумают, что я хочу сделать из него козла отпущения, тем более что меня обвиняют в его убийстве.

Будучи адвокатом, Сэм прекрасно понимал трудности, с которыми столкнулась Стелла.

— Чем больше грязи ты выльешь на Рэндалла, — рассудительно заметил он, — тем более серьезными покажутся присяжным твои мотивы для его убийства.

— Именно это я и имею в виду, — подтвердила Стелла. — Что бы я ни говорила в зале суда, мне все равно не поверят. Я должна представить им неопровержимые доказательства того, что именно Рэндалл совершил это преступление. Другого пути у меня нет. Репортеры могут писать все, что угодно. Они могут пересказывать слухи и сплетни, могут строить самые невероятные догадки. Мне на это наплевать. Но дело в том, что потенциальные присяжные будут читать газеты и смогут поверить лживым утверждениям журналистов. Вот что самое страшное.

— Но так происходит буквально со всеми уголовными делами, — попытался успокоить ее Сэм. — Чем более громкий скандал разгорается вокруг того или иного процесса, тем труднее найти беспристрастных присяжных. Но это не означает, что их вообще нет в природе.

— Но ты же знаешь: чем сложнее уголовное дело, — продолжала спорить Стелла, — тем более важную роль приобретает общественное мнение. — В этот момент она услышала, как щелкнул замок в соседнем номере, и притихла, прислушиваясь к звуку. — Лучше всего, Сэм, я помню не то, что видела, а то, что слышала в ту ночь, — сказала Стелла, ощущая чрезвычайное напряжение во всем теле. — Это было что-то вроде металлического щелканья, прерываемого каким-то другим звуком — отрывистым и звонким. Затем снова следовало щелканье, подобное тому, что раздавалось вначале. А вскоре после этого я поняла, что моя постель охвачена огнем, и почувствовала отвратительный, ужасный запах, который, должно быть, шел от моего собственного горящего тела. — Стелла вскочила с постели и закрыла лицо руками, не осознавая того, что именно так она закрыла лицо в ту ужасную ночь, когда произошел пожар. — Если бы я только могла определить характер этого звука, Сэм. Я точно знаю, что именно в этом звуке кроется ключ к разгадке.

— Злоумышленник должен был каким-то образом поджечь дом, — задумчиво произнес Сэм. — Может, это щелканье зажигалки?

— Я тоже думала об этом, — уныло сказала Стелла. — Я перепробовала сотни зажигалок, ни одна из них не издавала такой звук. Те щелчки были совершенно другими, более отчетливыми, более звонкими.

Сэм продолжал гладить ее тело под простыней. Его руки нежно прикасались к ее груди, опускались вниз, к животу, добираясь до самых чувствительных мест. Стелла неожиданно убрала его руки, быстрым движением сняла с себя простыню, встала на ноги и посмотрела на него. Затем она, не говоря ни слова, раздвинула ноги, открывая внутреннюю часть бедер, обезображенную шрамами.

Из всех ее шрамов эти были наиболее ужасными и казались ей просто отвратительными. Беспощадный огонь разрушил такой большой участок кожи, что врачам пришлось немало потрудиться при пересадке кожи с других участков тела. Посмотрев на свою тень, отброшенную на противоположную стену, Стелла заметила, что очертания ее ног были неровными. Она вздрогнула, подумав о том, что Сэм увидит ту же картину.

Но он даже глазом не моргнул. Он только вздохнул, с легким присвистом выпустив через секунду воздух из легких. Стелла не спеша повернулась и пошла в ванную, позволив ему увидеть белые пятна на ее спине и ягодицах. Именно отсюда хирурги взяли не тронутую огнем кожу для пересадки. Теперь он увидел все, подумала она. Захочет ли он после этого близости с ней?