– О, боже! – Какое было б это несчастье! Monsieur Saveloff так силен! Он погубил бы меня! – Магазинщица, всплескивая руками, вскочила идти.

– Прошу вас, дослушайте же. – Отдайте ему эту перчатку, – Волгина сняла перчатку с правой руки, – и пусть он любуется на нее, идя отсюда. Я выйду через минуту и тоже пойду мимо кареты, – конечно, тот господин в карете будет ждать даму Нивельзина, – я уроню зонтик, буду поправлять шляпку, – словом, тот господин увидит, что у меня одна рука в перчатке, другая без перчатки, – он увидит, что Нивельзин любовался на мою перчатку. – Да берите же, несите ему, – берите же.

Хитрое, дурное лицо магазинщицы сделалось честным.

– Нет, я не возьму вашу перчатку. Я не могу допустить, чтобы вы так ужасно компрометировали себя. Он уйдет, этого будет довольно.

– Нет, этого не будет довольно. Карета стала бы ждать и дождалась бы. Вы сами говорите, что господин, который сидит в карете, умеет мстить; той, которую он подозревает, он может мстить сильнее, нежели вам. Она погибла, если войдет сюда прежде, нежели он убедится, что подозревал напрасно, что Нивельзин был здесь для меня. – Самого Нивельзина я не хочу видеть; но ей я оставлю мой адрес, и мы подумаем, что ей делать.

– Вы незнакома с madame Saveloff? И так ужасно компрометируете себя для нее?

– Идете вы или нет?

– Вы незнакома с madam Saveloff?

Незнакома или дружна, как вам угодно, только идите же.

– Но если вы незнакома с нею, почему ж вы знаете, что ее еще нет здесь?

– Как вы сердите меня! – нетерпеливо сказала Волгина. – Кто ж не знает, что мужчина приходит на свидание первый, пока женщина еще не надоела ему? – Почему я знаю, что она еще не надоела ему? – Можете полюбопытствовать после. А теперь идите.

– Вы незнакома с нею, – незнакома или во вражде с ним, потому что не хотите видеть его, – и между тем так ужасно компрометируете себя для нее!

– Кажется, вы уже начинаете подозревать, нет ли у меня злого умысла? – Это лишнее. Идете вы или нет? – Я сумею обойтись и без вас. – Брови Волгиной сдвинулись. – Идете вы или нет?

– Иду, иду, – проговорила модистка, торопливо вставая.

– Берите же перчатку, – забыли.

Модистка побежала и через минуту вернулась:

– Он умоляет вас сказать ваше имя, – он хочет знать, кто та, которой он обязан так…

– Умолять не было надобности, услышал бы от той дамы. Мое имя Волгина. Да пусть же он уходит поскорее.

Модистка убежала и возвратилась, запыхавшись:

– Он не знает вас. Но знает вашего супруга… Я не могу найти довольно слов, чтобы достаточно выразить вам свою благодарность. Вы спасли репутацию моего магазина, – я так дорожу ею! – Поверьте, это был совершенно исключительный случай, что я согласилась на просьбу madame Saveloff. Я так привязана к этой милой, милой молодой даме, что у меня недостало бы сил отказать ей ни в чем. Только поэтому, только для нее нарушила я свое неизменное правило с негодованием отвергать подобные просьбы…

Волгина засмеялась. – Все это прекрасно. Но я сделаю вам маленький выговор. С какой стати заговорили вы о madame Saveloff? – Я не говорила ни о какой madame; я говорила только о monsieur Nivelsine.

– Я согласна, это была ошибка с моей стороны. Но в сущности тут не было нескромности. Понятно, вы должны были знать, кто она: вы видели, кто следит за monsieur Nivelsine.

– Я могла видеть, что за ним следит кто-то, и не знать, кто. Но, я думаю, Нивельзин уже довольно далеко, и я могу идти.

Слушая рассказ жены о развязке этого маленького приключения, Волгин погружался в размышления, потому что был человек искусный в размышлениях.

– Ну, хорошо, голубочка; только ты скажи мне: по-русски говорила ты с этою магазинщицею или, я думаю, по-французски?

– По-французски, мой друг. Думала, совсем забыла, – нет, еще могу говорить, хоть не очень хорошо.

– Нет, голубочка, я вот о чем: как же она говорила тебе? «Вы» – по твоим словам выходит, – «вы»…

– Да, vous, – что же такое? – Vous.

– Гм! – То-то же и есть!

– Что же такого особенного тут?

– Нет, я так, голубочка, ничего. – Он размыслил, что в разговорах с незнакомою дамою по-французски обращаются к ней не словом «vous», а словом «madame». Но если б он высказал свое соображение, что вот и магазинщица принимала ее за очень молоденькую девушку, – потому-то и спорила против нее, – то жена с досадою сказала бы: «И охота тебе говорить мне такой вздор!» – Потому он умолчал свое размышление о vous и madame, а обратился к другому размышлению.