Подобно строгой и гордой дочери Байрона, Анна Потемкина была математиком. Она обнаружила странные и необъяснимые узоры среди простых чисел в том возрасте, когда девицы Ричмонда и Балтимора знают едва ли больше нескольких танцевальных па вальса, умеют немного вышивать шерстью и по нашивкам отличают майора от полковника. Одним туманным вечером я узнал, насколько прекрасно она играет на арфе - высокой серебряной арфе, сделанной в Равенне, подле которой она сидела с осанкой Пенелопы у ткацкого станка.

Если на клавесине руки ее плели танец чисел и живо гарцевали сквозь прогрессии точных разрешений, на струнах арфы ее пальцами владел иной дух. Здесь она импровизировала, оставляя какую-то мелодию andante, намекавшую на Аравию, грезить в паузе, уводившей к жаркому arpeggio цыганской чужеродности.

Княгине было угодно признать мое восхищение, осведомившись о моем положении в этом мире. Думаю, едва ли я был для нее джентльменом; да и само понятие "джентльмен" в России неизвестно. Я был никем с неким подобием вежливых манер.

Тем не менее, одна из способностей гения - заставлять малости заходить далеко.

Я мимоходом упомянул маркиза де Лафайетта, и, поразившись, она серьезно кивнула.

– Генерал, знаете ли, - гражданин Соединенных Штатов согласно акту нашего Конгресса. Я имел честь командовать ополчением во время его визита в Виргинию.

Она, похоже, испугалась, не затеяла ли она того, чего не сможет остановить.

Я обмолвился о Томасе Джефферсоне.

– Ах! Джефферсон! Не могли бы вы объяснить на словах, каков он, effectivement(20)?

– Он несколько походил на гудоновского Вольтера, отважился предположить я.

Когда я с ним обедал, он был очень стар. Глаза его были добры и суровы. У него была привычка промакивать уголки глаз большим носовым платком.

– Вы ведь были очень молоды, когда вас представили?

– Это случилось на моем первом году в университете, который он основал. Ему нравилось приглашать студентов к обеду, всегда по нескольку человек, чтобы с нами можно было побеседовать.

Я описал ей свои посещения острова Салливэна около Форта Моултри(21), когда служил в Армии. Это заинтересовало ее больше, нежели государственные мужи.

Рассказал ей о д-ре Равенеле и его страсти к морской зоологии. В альбоме, который она принесла, нарисовал ей песчаные доллары(22), черепах, крабов, множество видов раковин.

Я нарисовал для нее золотого жука(23) Callichroma splendidum.

Изучал ли я в университете математику? Не более, вынужден был признать я, чем по расписанию занятий полагается инженеру. Она говорила о Фурье и Марии Гаэтане Агнези.

В отличие от князя, ее брата, она была горячим приверженцем астрономии. На круглой каменной скамье в саду, с листвой, опадавшей нам на колени, мы говорили о звездах, о солнце и луне, об эксцентричных орбитах планет.

Афина, рассказывала она мне, в самом мощном из телескопов выглядит не более, чем золотая звездочка сноски.

Она читала Вольнея, и мы рассуждали о причудливых соотношениях обломков в безбрежном эфире пространства и руин Персеполиса и Петры, Цереры, разломанной на части в небесах и в пустынях Турции. Я по памяти читал ей Озимандию Шелли и грубо переводил на французский.

Ей казалось диковинным, что американца могут так трогать руины античности, что он может проявлять такой пыл.

– Ваш новый свет, должно быть, напоминает все эти кукольные домики, только что извлеченные из своих рождественских коробок, где каждый кирпичик будто только что из печи, каждый камень бел, как снег.

– Mais non, ma princesse(24), отвечал я. Это ваш Санкт-Петербург нов. Он подобен Венеции в пятнадцатом веке. Ничто здесь не сношено, не обветшало, еще не тронуто зубом времени.

Объясняйте это, как вам угодно, но стара Америка. Вашингтон Ирвинг нисколько не романтизирует, когда описывает Нью-Йорк таким же видавшим виды и выдержанным, как и Амстердам. Видите ли, сама земля эта древня, и первые американцы, подобно московитянам и финнам, строили из дерева. Эти ранние строения - братья ковчега.

Мы не привезли с собой таланта поддерживать непрерывность вещей, поэтому деревенька в Каролинах выглядит на тысячу лет старше французской деревеньки, в действительности построенной во времена Монтеня.

Несведущий наблюдатель составил бы мнение, что Ричмонд старше Эдинбурга.

Однажды, хмурым ноябрьским днем, мне случилось, навещая родной мой Бостон, проехаться в экипаже одного приятеля в местечко под названием Медфорд. Стоял как раз такой день, когда свет, тупой и свинцовый, все же способен тлеть в лихорадочных желтых и меланхоличных красных красках опавшей листвы и превращать верхние окна домов в бронзовые зеркала западных лучей.